Из-под пяты веков

Поскреб Проигрыш в затылке. Подумал: «Зачем бабе на сарафан покупать буду, как

разойтись хочу с ней». Но продавцу сказал другое:

– Давай, давай!.. На сарафан бабе тоже давай! Фонарей ещё две штуки дай да керосину.

– Мыла ещё, – подсказывает Степан, привыкший в школе к чистоте.

– Мыла? – удивился Проигрыш. – Что буду делать с мылом? Рубах по две или по три нам

с тобой вот надо бы.

– Мыло тоже надо, – настаивает Степан. – Страсть хорошо мылом грязь от рук отмывать.

– Но-о?! – сконфуженно смотрит Иван Максимович на сына. Неловко ему перед

продавцом соглашаться с советами сына. Правда, сын умный, «весь в отца». А всё же –

негожее дело при чужих сына слушаться. Лучше, пожалуй, цыкнуть на сына. Да, да! Надо

показать Степану, что он не хозяин пока.

– Ты в школе... – начал было Проигрыш поучать Степана, но в эту минуту вошел в лавку

Шоркунчик.

– Ивану Максимовичу сто годов здравствовать! Товаров на лето запасаешь? Хорошее

дело, хорошее дело.

Проигрыш почувствовал неловкость, как будто вину некоторую за собой из-за того, что

на этот раз продал весь зимний промысел не через Шоркунчика, а сам, своими руками сдал в

кооперацию. Но тотчас же выплыло наружу и чувство гордости за свою решительность, за

самостоятельность. И гордость пересилила неловкость. Сунув, – не глядя, впрочем, в лицо, –

руку Шоркунчику, он очень озабоченно и очень основательно начал ощупывать куски

материи, выброшенные продавцом на прилавок: гляди-ка, мол, Никита Ефремович, что

захочу, то и выберу.

Он перебрал несколько кусков, тщательно прощупал их, просмотрел на свет.

– Материя – не олень, – не скрывая довольной улыбки, пошутил он, – не разберёшь, чем

она болеет. Другая попадает и плотна, и толста, а в носке вовсе не стоит. А другой раз

попадет тоненькая да реденькая, а ей износу нет.

И заключил, обращаясь к продавцу, совершенно неожиданно:

– Давай ту, которая подороже! – был уверен, что добротность материи всё же лучше всего

определяется ценой. И опять: «Гляди, мол, Никита Ефремович, как я богат».

Более часа провозился Иван Максимович над выбором нужных и совсем ненужных

кочевнику вещей. Многое брал только потому, чтобы показать Шоркунчику и церковному

старосте, пришедшему вслед за Шоркунчиком в лавку, что вот он, Иван Максимович, всё

может купить. А почему? Потому что не стал играть с ними в карты.

Продавец быстро подсчитал на счётах стоимость всего отобранного Иваном

Максимовичем.

– Ещё сотен на шесть можешь брать, – сообщил он результат подсчёта.

Иван Максимович был ошеломлён.

– Но-о?! Чего ещё брать?!

– Ружья-то не возьмешь разве? – спрашивает Фёдор Фёдорович.

– Ружья? Как не возьму ружья? Ружье – самое первое дело, а я о нём и забыл. Вот как

вот, ха-ха-ха-а! Не одно ружье надо. Самому мне дробовик и винтовку надо. Парень, вишь,

тоже большой: ему опять два ружья нужно.

Шоркунчик и церковный староста были прямо-таки подавлены, когда Проигрыш

облюбовал для себя двуствольную дробовку и четырехзарядную – «волков бить» – винтовку,

а для Степана хоть и одноствольную, но хорошую дробовку и однозарядную винтовку.

В ружьях Иван Максимович знал толк. Внимательно осмотрев затвор, заглянув в дуло, он

уже мог поручиться, что ружья – правильные ружья, без изъянов. Но надо же было показать

Шоркунчику и всем остальным, что он прекрасный стрелок.

– Опробовать можно ружья? – спросил он у продавца.

Тот молча подал все, что требовалось для стрельбы.

И вот Проигрыш, окружённый толпой любопытных русских мальчишек, не выходит, а

выплывает из лавки вместе с Фёдором Фёдоровичем, с Шоркунчиком, церковным старостой,

Николой и Степаном. На лице его широченнейшая улыбка. В руках – четыре ружья.

Никола торопливо отмеривает 50 шагов и устанавливает мишень – клочок газеты,

привязанной к концу хорея.

– Из которого наперёд стрелять? – спрашивает Проигрыш то ли сам у себя, то ли у

окружающих.

– Какое тебе любее всех, из того и пали наперёд, – угодливо тарахтит Шоркунчик.

Николай зубоскалит:

– Лупи из всех сразу, как можешь!

Громко хохочет Проигрыш. Перебирает в руках ружья, не зная, на каком же остановить

свой выбор. Хочется ему всех удивить меткостью своей стрельбы. И все ружья как будто бы

правильные. Однако мало ли чего не бывает?

Хохочет Проигрыш, а сам волнуется. Вдруг подведёт первое ружье! Засмеют в тундре!

Наконец, его увлекает мысль – выпустить из четырехзарядной винтовки пулю за пулей так,

чтобы каждая попала не в бумажку, а в самый хорей. Остановившись на этом решении, он

крикнул Николе:

– Отнеси хорей еще шагов на двадцать – винтовку наперед опробую.

Никола быстро выполнил просьбу и сам отошел в сторону. Проигрыш встал на одно

колено и крикнул Николе:

– Буду в самый кончик хорея попадать!

– В меня только не попади вместо хорея, – сострил Николай, ухмыльнувшись.

Долго целился Иван Максимович. Руки у него дрожали от волнения. Всем уже стало

казаться – струсит Проигрыш и, чтобы не осрамиться, откажется от попадания в хорей, – как

хлопнул выстрел.

Никола метнулся к хорею: