Из-под снега (СИ)

У входа в дом Ромига старательно отряхнул с себя снег. Безымянный тоже встряхнулся по-звериному: озарённый трепещущими на веру огнями, он ещё сильнее напоминал грозное божество. Подсветка снизу превратила крупное, угловатое лицо в гротескную маску, глаза мерцали и вспыхивали собственным холодным светом. Наву редко доводилось запрокидывать голову, чтобы встретить чей-то взгляд, и это был тот самый случай… Нет уж, лучше без прямого зрительного контакта! Инстинкты требуют: бей-беги, а чутьё твердит, что не время, не место…

Ещё один величавый, исполненный самолюбования приглашающий жест:

— Добро пожаловать в дом у фиорда, Нимрин! Проходи смелее, не бойся, не стой на пороге.

Ощущение захлопнувшейся ловушки неприятно сжало сердце, когда дверь ещё раз пропела, затворяясь за спиной.

Коридоры здесь были такие же, как в доме Лембы: длинные, узкие, в редких нишах — склянки со светлячками. И комната, куда Великий Безымянный привёл Ромигу, походила на гостевые покои, где нав познакомился с колдуньей и кузнецом. Каменные стены и свод, пол, застланный шкурами. Ворох шкур, побелее и попушистее, на низкой лежанке. Жаровня для тепла, масляные лампы для света. Безымянный снял и небрежно зашвырнул в угол свою роскошную меховую куртку, будто бы нарочно красуясь литыми мышцами; вальяжно развалился в лежанке и указал наву на свободное место рядом с собой. Ромига прикинул доступные варианты: примоститься на краю или сесть вплотную, тело к телу? Нет, пока ни то, ни другое. Прошёлся по комнате, изучая обстановку в той же манере праздного, но любопытного туриста. Исподволь ловя на себе жадные взгляды, в которых исследовательский интерес спорил как бы ни с сексуальным и кулинарным.

Две молчаливые женщины, насторожённо косясь на чужака, а на мудрого — с явным страхом, внесли столик со снедью. Поставили и тут же вышли. Ромига утянул с лежанки шкуру, свернул кульком и уселся по другую сторону стола: так и есть будет удобно, и смотреть в бесстыжие, льдисто-сияющие глаза Безымянного. Тот протянул руку к одному из блюд, ловко подцепил толстыми пальцами полупрозрачный ломтик копчёного мяса, свернул в трубочку, макнул в соус и надкусил, смакуя. Улыбнулся.

— Угощайся, о Нимрин! В доме у фиорда дивно готовят!

По старой шасской пословице, мясо наву дважды не предлагают. Ромига попробовал — вкусно. Вроде, не отравлено, однако набрасываться на угощение он не стал. Ел медленно, церемонно, словно на приёме у важной персоны. Собственно, так оно и было.

Через некоторое время важная персона соблаговолила поинтересоваться:

— Нравится?

Ромига честно ответил:

— Да.

— А знаешь ли ты, что мы сейчас едим?

Нав светски улыбнулся:

— Я не силён в кулинарии Голкья. Но думаю, мы едим либо что-то изысканное и редкое, либо что-то запретное для большинства охотников? Дерзну предположить, при жизни оно ходило на двух ногах? И умерло не само, а добыто в пищу намеренно? Я угадал?

Слишком густые и широкие, даже для уроженца Голкья, белоснежные брови изумлённо поползли вверх.

— Да, Нимрин, ты угадал. И я вижу, тебя совершенно не смущает участие в беззаконной трапезе?

— Странно, что оно не смущает тебя, о мудрый.

Безымянный горделиво расправил необъятные плечи:

— Мудрому дозволено всё, что не вредит его клану. Это — закон! Моему клану сия трапеза не вредит и даже приносит некоторое благо. Потому мне нечего смущаться и стыдиться, в отличие от тебя.

— А я не охотник, если ты не заметил, о мудрый. Я существо иной крови. Себе подобных я не ем ни под каким соусом. Но я уверен, нава ты мне и не предложишь. Сам бы я воздержался добывать в пищу любого разумного, пока в снегах довольно дичи. Но ваши дела не сужу. Я здесь недавно, и многого не понимаю. Может, хотя бы ты разъяснишь мне, что за кутерьма с беззаконниками? Откуда они вдруг повылазили?

Мудрый издал нечто среднее между коротким смешком и сытой отрыжкой:

— Такова, Нимрин, участь любого ничтожества: сражаться на войне, меняющей лик мира, не понимая сути перемен. Ныне в муках рождается новая Голкья, старая в муках умирает. Мы следуем по пути всех обитаемых миров, как бы ни противились слепые стихии и закосневшие в древних предрассудках разумные. Лучшие из охотников неизбежно достигнут блага и процветания.

А худших, видимо, съедят, во славу прогресса… Ромига иронично изломил бровь.

— О мудрый, зачем же ты роняешь себя, приглашая за стол ничтожество?

Безымянный расхохотался:

— Чужак, ты сейчас ляпнул такую глупость, что я даже не сочту её дерзостью! Я стою высоко, ибо непреклонна моя воля, неисчерпаема сила и непреложна власть. Захотел, усадил ничтожество с собою за стол, — толстый палец уставился наву в грудь. — Захотел, выставил его на стол, — широкий жест по-над блюдами. — Захотел, спустил в навозный колодец, познавать низость падения. Но это, конечно, далеко не сразу. А если не захочу, так и никогда. Ты ведь желаешь длить свою ничтожную жить, Нимрин? Значит, ты неизбежно покоришься. Кстати, я велел тебе садиться вот сюда, рядом. Ты что, не понял? И сними с себя эту странную шкуру, мне любопытно, что нашла в тебе блудливая девчонка.