Из-под снега

Ромига ничего не забыл, но убитых беззаконников ему было ничуточки не жаль. Не полезли бы они обманом захватывать чужой дом, жили бы! Он ответил широкой, нахальной улыбкой, глядя в заплывшие глазки беззаконника.

— Да неужто, за тарелки, разбитые двумя трусихами?

Хрясь! Нав попытался уклониться от прямого в челюсть и вмазать в ответ, но еле дёрнулся. Град ударов, стремительных, сильных, хлёстких, ни увернуться, ни заблокировать, только терпеть, изображая тренировочный манекен. Ромига быстро «поплыл», несмотря на высокий болевой порог, хвалёную навскую живучесть и то, что колотили его не смертным боем, а скорее, чесали кулаки. Наконец, Арайя выдохся, отступил, зализывая сбитые костяшки, отплёвываясь от чёрной и красной крови. С удовольствием осмотрел дело своих рук — незримая сеть так и держала избитого нава в вертикальном положении. Арайя ещё раз брезгливо сплюнул:

— Вот же погань! Жаль, мудрый запретил убивать тебя до смерти, а то выпустил бы тебе кишки, да ими же удавил! — пустая угроза, беззаконник явно боялся мудрого сильнее, чем ненавидел нава.

— Как же его зовут-то, твоего мудрого? Кому кланяться за спасение? — говорить трудно, губы разбиты, а говорить внятно — почти невозможно, однако Ромига старался изо всех сил. Он хотел знать имя, это казалось важным, важнее боли.

Арайя поморщился, передёрнул плечами.

— Его зовут мудрый, просто мудрый.

Вытянул из ножен чёрный в рыжую крапину обсидиановый нож, подул на лезвие, примерился к неподвижному наву так и эдак, будто перед разделкой туши.

— У-у-у, каких же охотников ты загубил, навозный выползок! За единого из них всей твоей поганой крови не хватит расплатиться! А уж за всех…

Сиплый голос Арайи дрогнул, и прорвалось вдруг наружу такое горе, такая дикая, невыносимая тоска и отчаяние, что Ромига позабыл даже о неприятном соседстве обсидиана. Нет, наву по-прежнему не жаль было ни убитых, ни выжившего, он с удовольствием воссоединил бы их… А нож мелькнул в опасной близости от лица, намечая удары в глаза, потом, ощутимо царапая, подпёр подбородок:

— Знай, погань! Когда мудрый позволит, я спрошу с тебя за них, как за весь мой дом. Дом Арайи, славный мастерами, дом Каменных Клинков! До сих пор вся Арха Голкья пользуется нашими изделиями, а дóма — дóма больше нет. Поганый сосунок Рийра гостил у нас полторы луны, жрал за четверых, валял женщин по шкурам. Он был там в ночь, когда всё рухнуло, и даже не вывел никого, выскочил один. Я потом поднял его на нож, но мудрые, погань, ужасно живучие. Он даже простил меня, не стал объявлять вне закона… Мои четверо были последние, понимаешь? Больше у меня никого и ничего не осталось!

Возможно ли от всего сердца посочувствовать тому, кто тебя бьёт, тычет в тебя ножиком и грозится убить? Да запросто, если приглушить одни эмоции, дать волю другим и чуть ослабить контроль рассудка. Можно ли обратить себе на пользу это вредное и опасное, разлагающее волю сочувствие к мучителю, сделать его обоюдоострым оружием? Ромига тяжело, горестно вздохнул, откашлялся, харкнув в сторону чёрными хлопьями крови. Магическая сеть не препятствовала.

— Арайя, я не в силах исправить содеянное, а ты вправе мне отомстить. Но поверь, я сожалею, что так вышло с твоими друзьями, — нав скорбел сейчас вместе с беззаконником и сам себе почти верил. — Я здесь тоже один, как былинка на ветру. Когда мы с тобой встретились, я был не в себе и долго выбирал, на чью сторону встать. Тебе достаточно было сказать десяток слов, и я был бы с вами, а не с кузнецом.

Беззаконник глухо зарычал, муки запоздалых сожалений гримасой перековеркали лицо. Ловя его настроение, старательно подстраиваясь, Ромига не сразу заметил, что обсидиан больше не врезается в кожу, а потом Арайя вовсе спрятал клинок. Ромига продолжал говорить:

— Не знаю, что было бы дальше со всеми нами. И что ты собирался делать с захваченным домом…

Арайя яростно мотнул башкой, будто пытался вытрясти оттуда какие-то нежеланные, назойливые мысли.

— Что-что! Взял бы под свою руку, встал бы вровень с поганцем Вильгрином… Нет, я встал бы выше, потому что клятый выскочка получил пустой дом из рук своего мудрого, а я взял бы сам. Веришь ли, эти щуровы Наритья с самого начала принимали нас только младшими слугами. Или зимуйте в норах у Ярмарки! Вилья мне хотя бы на макушку не плевали. Даже когда посылали от порога в белые снега, один за другим.

Теперь охотника корёжил жгучий, из последних сил подавляемый стыд. Ромига напомнил:

— Ага! Лемба всего-навсего поставил нас грести навоз.

Нет, Арайе не полегчало, и он сразу объяснил, почему:

— В своём доме я поступал с новичками точно так же. Потом уже, если хорошо себя покажут, давал работу почище, ставил над другими работниками. А если кто на охоте отличится, тех принимал в старшие слуги. Иные мне потом любезнее кровной родни были-и-и…