Из-под снега

Видимо, в какой-то момент он всё-таки погрузился в сон, потому что, когда высунул голову из-под шкур, кузнеца в комнате не было, а колдунья спорила с одной из женщин, приносивших еду.

О чём спорили, Нимрин спросонок не разобрал, а стоило шевельнуться, обе замолчали и уставились на него. Колдунья смотрела тепло и благожелательно, взгляд её собеседницы не обещал ничего хорошего.

— Это твоя хозяйка, Нимрин. Старшая жена мастера Лембы, распорядительница Тунья. Её ты будешь слушаться так же, как кузнеца, — на этих словах Вильяра слегка поморщилась, или показалось?

Нимрин склонил голову и бесстрастно-вежливо уточнил:

— А если хозяин и хозяйка дома велят мне разное, кого я должен буду слушаться?

Вильяра улыбнулась, Тунья оскалилась, разница разительная!

На вопрос ответила Вильяра:

— Веление хозяина выше веления хозяйки, моё веление — выше их обоих. Но если случится противоречие, ты сразу скажешь об этом тому, кто велел позже.

— А кого ещё я должен слушаться, кроме вас троих?

Вильяра не успела рта раскрыть, как Тунья рявкнула:

— Всех! Ты младший из младших слуг в этом доме. Здесь никого нет ниже тебя.

Теперь уже колдунья выскалила зубы, и отнюдь не на Нимрина:

— Он мой, Тунья. Мой и других мудрых. Я доверяю его вам с кузнецом. На время, чтобы вы позаботились о нём. Ты хорошо поняла меня, женщина?

Как ни странно, слова колдуньи остудили пыл хозяйки дома. Тунья низко склонила голову:

— Да, я услышала тебя, мудрая Вильяра.

— Посмотри мне в глаза, Тунья!

Жена кузнеца нехотя повиновалась. Колдунья тихо, на грани слышимости, завыла. Нимрин не взялся бы сходу воспроизвести этот звук, но заёмным знанием знал: именно так, заунывным воем без слов, звучат здешние песни и заклинания. Через миг обе женщины завывали в унисон, положив руки друг другу на плечи. Потом они вспомнили о третьем в комнате, разом оглянулись, и Нимрина будто подтолкнуло встать в круг и подпеть. Неожиданно, это оказалось легко, тянуть хором Зимнюю песнь умиротворения. Была ли в звуках магия, Нимрин не разобрал, но они в самом деле умиряли страсти. Тунья теперь смотрела на нового слугу более-менее доброжелательно. Вопрос, долго ли продержится эффект? Но думать о плохом Нимрину не хотелось. Вообще думать не хотелось, и это было неправильно. Может быть, он подумает об этом позже.

***

Вильяра слушала неумелую, но действенную песнь найдёныша. Кажется, она вложила в заклятие понимания многовато себя, не соизмерила силу. И когда будила — тоже. А, не беда, тем интереснее коротать зиму!

Мудрая отослала Тунью прочь, и силою дара, жаром своим поманила к себе чужое существо. Голосом тоже позвала:

— Нимрин!

Он отбил колдовской зов, будто летящий в лицо снежок, не раздумывая. Похоже, его учили таким вещам, хорошо учили. Уставился исподлобья:

— Чего ты хочешь от меня, мудрая Вильяра?

— Ты желаешь завалить меня на шкуры. Ты очень сильно этого желаешь.

Он упрямо мотнул головой, сглотнул и ответил:

— Это твоё желание во мне. А я не знаю. Я опасаюсь прикасаться к твоему жару, прежде чем разберусь с собой.

— Ты живёшь одним моим жаром, Нимрин. Пока — только им. Это единственная защита от врага, идущего по твоему следу. Ты хочешь согреться, я хочу согреть тебя. Иди ко мне, Нимрин.

— Кувыркаться с тобой — единственный способ?

— Для тебя сейчас, да.

Вильяра не стала ждать новых вопросов. Она знала, что делает, знала, чего хочет. А у разодранного на части духа — откуда силы на сопротивление? Да и зачем сопротивляться-то?

***

Жар, ласковый и щедрый, наполнил тело Нимрина жизнью. Жар неистовый, неудержимо влекущий. Нимрин падал в пропасть, зажмурив глаза от блаженства и страха. Почему страха? Падал? Ну да, колдунья облапила его и опрокинулась навзничь, увлекая за собой. А губы её он нашёл сам, и груди, и… Вошёл туда, куда настойчиво приглашали. Смутно помнил привычку осторожничать, беречь женщину, а делал ровно наоборот. Вломился грубо и резко, зачастил. Вместо ожидаемого недовольства, едва не растаял в свирепом наслаждении Вильяры. Окончательно потерял края, верх и низ, желанное и нежеланное, своё, чужое…

Кончив, лежал, пустой и лёгкий, на груди колдуньи. Ощутил, как её горячий язык ласково щекочет ему ухо, потом шею. Кое-как выдернул себя из забытья, приподнялся, посмотрел в глаза — утонул в двух мерцающих серебристых омутах. Нет прошлого, нет будущего, лишь настоящее. Нет силы, нет воли… А что тогда вообще есть?

— Вильяра, кто я?

— Нимрин, — она ласково улыбнулась и снова притянула его к себе. — Не спеши, бродяга, ты ещё недостаточно согрелся. Твоя весна ещё не скоро.

Слова сказались сами:

— Ты — моя весна! Ты — моё великое солнце и светлейшая луна. Ты — тепло моего дома и пламя моего горна…

Нимрин осёкся. Дом у него, наверное, где-то был, а горна не было, точно. Что он несёт? И колдунья, разом напрягшись, перекатилась, подмяла его под себя, зарычала в лицо. Сперва нечленораздельно, потом словами:

— Спрашиваешь, кто ты? Зеркало кривое! Эхо в пустой башке! Одевайся, и пусть тебе покажут твоё место. Дерьмо талое!