Из пушки на Луну

Драгоценный снаряд ярко сверкал под лучами солнца. Его коническая шапка на внушительном цилиндрическом массиве придавала ему большое сходство с теми толстостенными башенками, которыми средневековая архитектура украшала верхние углы укрепленных замков; недоставало лишь узеньких бойниц в стенах и флюгера на крыше.

— Право, можно подумать, — воскликнул Ардан, — что вот-вот выйдет из башни средневековый воин в своих железных доспехах! А мы в ней будем точно феодальные бароны… Захватить бы еще немножко артиллерии, и мы одолели бы всю армию селенитов, если только на Луне есть жители.

— Значит, тебе нравится наш экипаж? — спросил его Барбикен.

— О, конечно! — отвечал Ардан, продолжая изучать снаряд, как художник изучает монумент или картину. — Жаль только, что контур простоват, да и конус мог бы быть изящнее. Надо бы его увенчать металлической резьбой… Разве трудно было сделать вверху какой-нибудь выступ — посадить, например, химеру или саламандру, выскакивающую из огня с распростертыми крыльями и разверстой пастью?

— К чему? — спросил Барбикен, практический ум которого был мало впечатлителен к красотам искусства.

— Ты спрашиваешь «к чему», мой друг Барбикен! Увы, раз ты мне задаешь такой вопрос, я боюсь, что ты никогда не поймешь ответа…

— А ты все-таки попробуй ответить.

— Видишь ли: по-моему, надо во все, что мы делаем, что мы творим, вкладывать побольше красоты, изящества. Знаешь индусскую пьесу, которая называется «Тележка ребенка»?

— Даже названия не слыхал!

— Это меня нисколько не удивляет, — продолжал Ардан. — Так вот узнай, что в этой пьесе, — между прочим, выведен вор, который собирается сделать дыру в стене и вдруг спрашивает себя, какую бы покрасивее форму придать отверстию: лиры, цветка, птички или вазы… Скажи мне, друг Барбикен: будь ты тогда присяжным, осудил бы ты этого вора?

— Разумеется, и ни на минуту не задумался бы! — ответил председатель Пушечного клуба. — Признал бы еще отягчающие вину обстоятельства: взлом с заранее обдуманным намерением…

— А я бы признал его невиновным, друг Барбикен! Вот видишь, ты никогда не будешь в состоянии меня понять.

— И даже не буду стараться, мой доблестный художник!

— Да, внешний вид нашего вагона оставляет желать многого, — говорил Ардан. — Зато я его омеблирую, как я хочу: с комфортом и роскошью, подобающими посольству от Земли!

— В этом отношении, дорогой Мишель, — ответил Барбикен, — ты волен развернуть всю свою артистическую фантазию: мы тебе мешать не будем. Ты позаботься о приятном, наше же дело — подготовить все необходимое и полезное.

— Кстати, что ты придумал там, в лесу, вместо того чтобы охотиться на Николя? Ты объявил, что придумал средство сохранить наши головы и кости во время выстрела. Помню: ты говорил о каких-то пружинах и о воде, но я ничего не понял.

— Как же ты поверил?

— Друг Барбикен! Знай: во всем, что касается математики и механики, я буду слепо тебе верить, потому что ты ученый, притом такой ученый, который знает свое дело; я же в механике почти ничего не смыслю, а математики совершенно не знаю; у меня даже сложение редко выходит, когда слишком большие числа.

— Как же ты приводил много верных данных и цифр во время своей речи на митинге? — спросил не без изумления Барбикен.

— Цифры и всякие факты я могу запомнить, если их выучу, а я их всегда выучу, если они интересны, — спокойно ответил Ардан. — Так объясни же мне, что ты придумал: подушку на пружинах, огромные рессоры? При чем тут вода?

— Постой! Прежде всего я повторю то, что ты мне сказал четверть часа тому назад: если ты задаешь мне такой вопрос, то боюсь, что ты не поймешь ответа…

— А я повторяю твой ответ: все-таки попробуй объяснить, дружище Барбикен!

— Ты знаешь, что вода обладает совершенной упругостью?

— Признаться, никогда не предполагал, чтобы слово «упругость» применялось к воде. Я знаю упругость резины, стальной рессоры, дерева…

— Это тоже упругие вещества, но упругость их несовершенная и даже весьма незначительная. Слишком сильно согнешь дерево — оно так и останется согнутым или переломится; перекрутишь пружину — она лопнет, и т. д. А на воду можно действовать какой угодно силой, и она не потеряет своей упругости. Если, например, давить на нее в толстостенном сосуде, она несколько сожмется, но лишь только будет устранено давление, она снова примет совершенно такой же объем, как прежде. Ты это себе представляешь?

— Верю, хотя и не очень. Во всяком случае, буду помнить, — ответил Ардан.

— Теперь дальше. Так как вода почти несжимаема и притом совершенно упруга, она может принять какой угодно толчок…

— Который ее не «согнет» и не «сломит». Видишь, я понимаю! — вставил Ардан.

— Совершенно верно, хотя ты и шутишь, — продолжал Барбикен. — Получив же толчок и некоторое сжатие, вода тотчас же будет стремиться занять первоначальный объем, то есть, в свою очередь, толкнет, и притом с той же силой, все окружающие ее предметы…

— Стой, Барбикен! Ведь и мы будем «окружающими предметами»! Или ты думаешь «для присутствующих сделать исключение»?