Гордость за русских граф испытывает всегда, но найти себе выражение она может лишь по подходящему поводу, например, при виде марширующих английских солдат на острове Корфу: «… выправка их довольно воинственна; но с гордостью сознаюсь, что это далеко не то, что наши русские солдаты: в них нет того грозного, молниеносного величия, которым каждого поражает русское войско, обладающее какою-то особенного рода пылкой, прямодушной энергией, насылающей на врага страх и трепет, и как бы громко свидетельствующей о привычке к бранным подвигам и победам». Адлерберг, служивший на Кавказе, имеет право на такие заключения, хотя крымская война, начавшаяся вскоре после выхода в свет его книги, поколебала у русской армии «привычку к бранным подвигам и победам».
Долгий и сложный путь в Иерусалим, включающий в себя морское путешествие на корабле Решида-паши, опасный переезд по морю в утлой лодке с неумелыми кормчими, долгое пребывание в восточных «карантинах», заканчивается, естественно, описанием Святого Града, многократно описанного уже на разных языках пророками, поэтами, паломниками и путешественниками. Какой же путь избирает Адлерберг, кому подражает в своих записках? Он не пишет так романтически приподнято, как Муравьев, не цитирует так много различных текстов, как Норов, не пишет о торговле и хозяйстве в Палестине, как Дашков, он просто пытается передать читателю свои впечатления. Разумеется, автор ориентируется на читателя «своего круга» – образованного и читающего по-французски, и кроме того, знакомого, как и он сам, с сочинениями предшественников. Автор, не будучи профессиональным писателем или ученым, как кажется, не считает свою задачу сложной, в его записках не заметны следы правки, но именно в непосредственности и заключается ценность книги.
Приведу также мнение рецензента из «Современника», который отмечает, что записки «написаны языком простым, обработанным и изящным, с легким оттенком французской фразы в оборотах речи и иногда, впрочем и довольно редко, отступлением от грамматических условий, которые в некоторых местах придают языку “Заметок” неуловимую, наивную прелесть».[54]
Итак, посвятив описанию Пасхи в Риме, Афинам, Александрии, плаванию на корабле Мехмеда-Решид-паши («начальник штаба сирийской армии, бывший за пять лет до того иерусалимским генерал-губернатором»), разговорам с ним и описанию его странных французско-турецких манер значительную часть книги, автор начинает главу «Наставлением путешественникам», в котором сообщает, что «дорога от Яффы к Иерусалиму вообще небезопасна». Опасности дороги заключались как в ее тяжести, отмечаемой всеми путешественниками вплоть до 1860-х гг.,[55]
так и во встречах с шайками разбойников, главным из которых был знаменитый Абугож (Абу-Гош). Это было имя семейного клана черкесского происхождения, а также личное имя его шейхов. В Палестине черкесы появились еще в XII–XIII вв., а примерно в середине XVI в. клан Абу-Гошей поселился в селении Кирьят-Иеарим (Кириафириам), куда в библейские времена был перенесен Ковчег Завета. Абу-Гош стал контролировать дорогу из Яффы в Иерусалим, что приносило хороший доход, а тех путешественников, кто не платил, просто грабил. О шейхах Абу-Гош писали почти все русские путешественники XIX в. (см. примечание к соответствующему месту текста), и Адлерберг не стал исключением, посвящая «доброму малому» две страницы.Наконец, автор приближается к Иерусалиму. Этот момент нетерпеливого ожидания, религиозных размышлений и молитв при виде города отмечают все паломники и путешественники, его можно назвать знаковым для записок о путешествии в Святую Землю.[56]
Адлерберг вносит в него свою лепту, поэтически описывая «нежную пелену воздуха» над «единственной для души панорамой» Святого Града. Но действительность в лице «нескольких женщин из простонародья», которые ругаются и кричат оскорбления, врывается в молитвы, отвлекая от религиозных размышлений, и он не забывает описать и этот эпизод, не паря над реальностью в романтической приподнятости (как, например, Муравьев) и памятуя об обещании рассказывать читателю «быль».Итак, 20 апреля 1845 г. Н. В. Адлерберг «остановился под стенами Иерусалима». Но в этот кульминационный момент всего путешествия автор не описывает и даже не называет свои чувства, полагаясь на воображение читателя. Задавая риторический вопрос: «Описывать ли то, что происходило в душе моей и какого рода мысли в то время занимали ум мой?» – он отвечает: «Лучше вообразите себя на моем месте, и если вы христианин, то без сомнения в глубине сердца вашего пробудятся глубокие, благоговейные чувства при одном имени Святого Града!».