Из рода Караевых

Калинин был бледен, проницательные и добрые стариковские глаза под стеклами очков глядели мудро и, как мне показалось, печально. Слова поздравления он произносил тихим, но внятным голосом. Когда лейтенант-разведчик получил от него свое Боевое Красное Знамя, он, в нарушение церемониала, быстро сунул коробочку с орденом в карман галифе, а протянутую руку Калинина принял бережно и нежно в свои обе руки. Помня предостережение, он, видимо, не был уверен в своей деснице и опасался автоматизма своего пожатия.

Я вернулся к себе на Плющиху уже вечером. Сидел один, досадуя, что не с кем мне разделить свою радость. Вдруг зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос Сергея Алымова — человека щедрой и широкой души, поэта и песенника доброй гусарской закваски:

— Леня, ты что делаешь?

— Сижу дома, Сережа.

— Один?

— Один, Сережа!

— С ума сойти! — прокричал в трубку Сергей Яковлевич. — В такой день нельзя быть одному. Немедленно вали ко мне в гостиницу «Москва». У меня все готово. Будем тебя чествовать. Давай быстро!..

После тревожного мрака московских улиц оказаться в ярко освещенном, большом, теплом номере первоклассной гостиницы — какое это наслаждение!

В алымовском номере дым стоял коромыслом! Какие-то военные и штатские, в большинстве незнакомые мне люди, уже сидели за столом, пили знаменитую по тем временам водку «тархун» ядовито-зеленого цвета и закусывали омлетом, приготовленным из яичного порошка. «Тархун» и омлет можно было заказывать без установленных продталонов. Алымов представил меня собравшимся, и началось… Конец вечера я помню смутно. Помню только, что в номере вдруг появился приехавший на машине прямо с фронта на один день комиссар доваторского конного полка, очень озябший в дороге, веселый человек. Он быстро отогрелся и стал нашим запевалой. Мы хором пели песни Алымова, а также «Землянку» Суркова — она только родилась тогда и быстро покорила сердца фронтовиков.

Я остался ночевать у Алымова, а вскоре после этого и совсем перебрался в гостиницу, получив разрешение в Моссовете занять номер, поскольку квартира моя попала в список аварийных. Бессменный директор гостиницы «Москва» Василий Елисеевич Егоров помог мне получить такое разрешение. Он был не только отличным хозяином, деликатным и умным администратором, но и душевным человеком, большим другом многих писателей, артистов, художников. Умер он сравнительно недавно. В последний путь его проводили сотни, если не тысячи, любивших его москвичей.

В гостинице «Москва» я прожил около года, выезжая отсюда на Северо-Западный и Южный фронты в командировки от разных редакций.

3

Кто только — если взять одних лишь писателей — но пользовался гостеприимством гостиницы «Москва» в тяжелые, переломные годы воины! Один жил тут неделю — приехал с фронта и уехал назад на фронт, другой — месяц, ожидая нового фронтового назначения, третий — полгода, чтобы подлечиться и поправиться, или год, как я, — пока не дадут новое жилье или не отремонтируют старое.

Илья Эренбург своей быстрой, семенящей походкой проходил по длинному полутемному (экономия электроэнергии) коридору и потом с той же быстротой спускался по лестнице, торопясь к себе в «Красную звезду». Фадеев отсюда улетел в Ленинград с подарками для ленинградских писателей-блокадников. Сюда привезли из Ленинграда больного Вячеслава Шишкова, и здесь он, отдохнув и окрепнув, стал писать для «Красного воина», тряхнув стариной, потешные солдатские рассказы. Мы часто гуляли с ним по Охотному ряду. В шубе с бобровым воротником, в бобровой шапке, с бородой фавна, с бровями, приподнятыми к вискам, с хитроватыми монгольскими глазами — он был похож на героя своего романа, знаменитого удачливого добытчика золотишка, только словесного. На него оглядывались прохожие — так он был необычен и колоритен среди серошинельной военной уличной толпы.

Здесь живали Зощенко, Катаев, Тихонов, Симонов, Микола Бажан, Янка Купала, Ванда Василевская, Корнейчук, Рыльский… Здесь я встретил своих друзей-белорусов, с которыми вместе пережил прорыв нашего Брянского фронта генералом Гудерианом в начале октября 1941 года, — Михася Лынькова, Петруся Бровку, Максима Танка. Петрусь Бровка был строен и худ, а розовощекий Максим Танк и совсем выглядел комсомольцем.

В номере у меня часто собиралась веселая компания, в которую входили художник Борис Ефимов, Ираклий Андроников (когда он наведывался в Москву с фронта) и Евгений Петров. Забегала на огонек артистка МХАТа Нина Валериановна Михаловская, непременная участница мхатовских фронтовых концертных бригад. Отличная чтица, она читала на фронтовых концертах мои рассказы.

Однажды — это было летом 1942 года — утром ко мне в номер зашел Евгений Петров и попросил дать ему иголку — пришить белый подворотник к гимнастерке. Я нашел иголку и дал ему. Горничная, убиравшая номер, сказала:

— Нельзя так давать иголки — поссоритесь. Надо сначала друг дружку уколоть — тогда ничего, обойдется.