Из рода Караевых

— Мне не в чем признаваться! — сказал Сергей Петрович. — Я прошел регистрацию бывших белых офицеров в Крыму, запросите Крым, там все знают про меня.

Следователь усмехнулся, достал из папки бумагу.

— Нам тоже кое-что известно. Вы про такого человека слыхали — про Друшлакова Фаддея Гавриловича?

— Первый раз слышу эту фамилию!

Следователь бросил на Сергея Петровича быстрый, цепкий взгляд и стал читать бумагу, которую вытащил из картонной папки:

— «Потом они отошли в сторону и стали промежду себя (видимо, между собой) разговаривать. Всего разговора я не слыхал, слышал только, как мой седок сказал тому, который был при погонах и с винтовкой: «Даю честное офицерское слово». А почему он так сказал, этого я не слыхал, уха не хватило». Ну-с, что вы теперь скажете, Караев? Тоже будете все отрицать?

— Нет, не буду. Я просто не знал, что извозчика, который вез меня в Керчь, зовут Друшлаковым. Он не лжет, нас действительно остановил на дороге…

Следователь перебил Сергея Петровича:

— Бывший поручик третьего марковского полка Доброво — главарь белогвардейской банды, вернее, бандочки, ныне уже ликвидированной нашими людьми. Сам Доброво, к сожалению, успел застрелиться. Признайтесь, Караев, какие директивы от него получили тогда?

— Никаких директив я от Доброво не получал! — глухо сказал Сергей Петрович. — Еще раз прошу — запросите Крым про меня.

— Слушайте, Караев, свидетельских показаний Друшлакова достаточно, чтобы закрыть ваше дело. Но если вы дадите чистосердечные показания, вы, возможно, хотя я не ручаюсь и не обещаю вам ничего, сохраните себе жизнь. Будете давать показания?

— Мне не о чем говорить. Все, что было нужно, я уже сказал в Крыму комиссии.

— Хорошо, — сказал следователь, — посидите, подумайте. Но не рассчитывайте на наше долготерпение!

— Вы меня, пожалуйста, не пугайте, гражданин следователь!

— ГПУ не пугает, ГПУ делает!

Поднялся, позвал охранника.

— Дежурный, арестованного в одиночку!

11

Тюрьма не самое удобное и приятное место на земле для жизни человека. А тюремная одиночная камера, когда только холодные стены, да вонючая параша, да недреманный «глазок» в двери под надежным запором твои единственные слушатели и собеседники, — это совсем уж никуда не годится.

Сергей Петрович просидел в одиночке три месяца с лишним, но отказывался дать «чистосердечные показания».

— Я вижу, Караев, что вы неисправимы, — с раздражением сказал ему как-то на допросе следователь. — Я не могу больше тянуть ваше дело. Вы не отрицаете встречи на дороге с бывшим поручиком марковского полка Доброво?

— Не отрицаю!

— Подпишите ваши показания. Вот здесь. Прочтите и подпишите.

Сергей Петрович прочитал и подписался.

Следователь положил протокол допроса в папку с тесемками, сказал:

— И пеняйте теперь на самого себя, Караев!

Прошло три дня. Утром в камеру за Сергеем Петровичем явился дежурный охранник и повел его по длинному коридору, но не туда, куда обычно водил на допрос, а в другую сторону.

Остановились перед дверью — такой же белой, безликой, как и соседние.

— Входите! — сказал дежурный.

Сергей Петрович открыл дверь и вошел в комнату. За письменным столом сидел пожилой человек в простой военной гимнастерке. Круглоголовый, стриженный ежиком.

— Садитесь, Караев!

Сергей Петрович сел на стул подле стола.

— Я — следователь Государственного политического управления Савельев Илья Иванович. Я буду теперь вести ваше дело.

— А следователь Онегин как же? — вырвалось у Сергея Петровича.

— А у товарища Евгения Онегина хватит других дел, — с чуть заметной усмешкой сказал Савельев. — Вот что, Сергей Петрович, расскажите, а еще лучше напишите, вот вам бумага и ручка, все, что вы знаете про Прохорова Андрея Трофимовича. Когда и где вы с ним познакомились? Ну, словом все, что вы хотите о нем нам сказать. А потом — о встрече на дороге с поручиком… как его?.. Доброво. Что вы можете и о нем сказать? Ничего не скрывайте, пишите так, как раньше на исповеди попу говорили. Небось приходилось исповедоваться?

— Приходилось!

— Мне тоже приходилось. Ну, желаю успеха. — Достал из ящика стола газету и углубился в чтение. А Сергей Петрович стал записывать свои чистосердечные показания.

Прошло еще несколько дней, и он был освобожден.

Сергей Петрович вышел из тюремных ворот и пошел пешком домой. Ноги ступали нетвердо, но дышалось глубоко и легко. Ах, как хорошо дышалось ему в то утро! Уже стояла на дворе ранняя осень — время года везде прекрасное, а на Кубани в особенности. Зелень на деревьях еще пышна, но чуть уловимый тонкий аромат увядающей листвы носится в нежарком воздухе.

«Снова «чет», — думал Караев. Свои белогородские четки он успел при аресте незаметно для сотрудников ГПУ снять и отдать тетушке Олимпиаде и теперь по-мальчишески радовался тому, что снова наденет их на запястье левой руки.

Тетушка Олимпиада, обнимая и целуя племянника, вернувшегося домой живым и невредимым, плакала, смеялась и говорила без умолку.

— Я знала, что ты вернешься домой, Сереженька! А сны такие мне снились и… О господи, у тебя же виски совсем седые, скоро тетку догонишь! Сереженька, ты в бога веришь?