Из России за смертью

Из головы Саблина никак не шла мысль, умело вогнанная туда стараниями Комиссарова и Геннадия Михайловича."Стране нужен генерал-победитель. Ему поверит народ, за ним пойдут войска". Страшная, занозливая мысль. Она ни на секунду не давала покоя. Пугала своим величием и несбыточностью. Глупо в преклонных годах уподобляться румяному лейтенанту, размышляющему на белой скамейке парка о стремительном продвижении в генералы.

Но Саблин не мог не думать о судьбах Отечества.

Если бы сейчас подошли к генералу и спросили, в каком городе, в какой стране он находится, Саблин долго не смог бы сообразить и, скорее всего, прогнал нахала.

Конечно, можно было бы еще раз связаться с миссией. Но как не хотелось Саблину постоянно находиться в курсе событий, нельзя было сеять в подчиненных подозрения. Перепроверяют выполнение приказа только неуверенные в себе командиры. Уж коль Рубцов взял Старую крепость, пусть попробуют у него ее отобрать. Из своего богатого военного опыта Саблин знал, что подобные операции надолго деморализуют противника. Вынуждают его затягивать с ответными действиями. Ведь план защиты крепости наверняка разработан унитовцами досконально, а план штурма не предусмотрен.

Саблин поднимался по трапу самолета с горделиво-надменным выражением лица.

ПАНОВ

Генерал Саблин продлил свое радужное состояние еще на несколько часов. Этого, к сожалению, уже не мог себе позволить генерал Панов. Его разбудили и сразу ошарашили сообщениями из Менонге. Панов помрачнел и полез в ванну с прохладной водой. Вяло открыл банку пива. В ожидании Емельянова погрузился в тяжелую полудрему. Перед закрытыми глазами возникала медсестра Женька — «киргизский мальчик». То он представлял ее окровавленной, то пытаемой огромными неграми, то в объятиях со своей женой — Светланой Романовной. В общем — чушь. Женьку было жалко. Но себя еще более. Скоро прилетит Саблин. Вот уж порадуется...

После условного стука дверь открылась, и в ванную комнату заглянул Емельянов. «Со мной Григорий Никитич», — не здороваясь, сообщил он. Панов приподнял тяжелые веки и невразумительно кивнул. Емельянов не понял, впустить Проценко или оставить за дверью. Но решил, что вдвоем легче отгавкиваться.

Полковник Проценко редко приглашался в святая святых генерала Панова — сияющую пятнистым мрамором и лимонным кафелем ванную комнату с большим овальным зеркалом, в котором отражался всякий, кто вступал в этот уголок сибаритства.

Не разлепляя век, генерал пробормотал: «Докладывайте».

Емельянов покосился на Проценко, тот отреагировал мгновенно и затараторил:

— Полковник Стреляный разместил всех раненых в госпитале. Жизнь большинства вне опасности. Пулевых ранений почти нет. Тяжело ранен полковник Санчес, задеты шейные позвонки. Его уже доставили в кубинский госпиталь. Мы в ближайшее время навестим товарища. Подполковник Рубцов и сержант Сантуш остались в крепости прикрывать вылет нашего вертолета. Есть основания считать их пропавшими без вести.

— Что?! — взревел Панов и с силой хлопнул ладонью по воде. Брызги веером обдали Проценко. — Вы мне о чем докладываете? О происшествии на офицерском пикнике? Вы хоть в общих чертах представляете размер международного скандала? — генерал высунул из воды руку с толстыми растопыренными пальцами и принялся их загибать, иллюстрируя свои подсчеты:

— Использование национального парка в военных целях — раз, гибель португальского профессора — два, участие в боевых действиях советского офицера — три, проведение операции без утверждения Москвой и приказа местного министерства — четыре... Что остается? А вот что, — генерал сложил при помощи оставшегося большого пальца фигу и принялся трясти ее над головой. — Вот что остается! Одна на всех!

Проценко понуро нахохлился. Его душа, открытая женскому хору, болезненно переносила грубость старших командиров. Емельянов, наоборот, внутренне собрался, понимая, что генерала охватила паника и здраво мыслить он не в состоянии. А значит, снова Емельянову спасать ситуацию. Самым приятным для референта явилось известие о невозвращении подполковника Рубцова. Ему очень хотелось считать его убитым. Но об этом станет известно только из сводок УНИТА.

Санчес тяжело ранен, значит, афера с вертолетами благополучно похоронена.

Генерал затаился и ждал от своих подчиненных хоть каких-нибудь идей. Емельянов не спешил их вываливать. Демонстративно разглядывал флаконы с одеколонами, бальзамы, баночки с кремами, веселящие глаз шампуни. Проценко боялся смотреть на генерала и на его отражение в зеркале.

Выдержав должную паузу, Емельянов изрек: