Из сборника «Девушка в тюрбане»

Мы простились в театре. Я просил его не провожать меня до машины, мне хотелось расстаться с ним в зрительном зале, который и связал нас, послужив основой для столь странного общения. Больше я никогда его не видел.

В октябре 1939 года в Лоренсу-Маркише мне случайно попалась на глаза телеграмма с запросом английского консульства в Мозамбике о возвращении на родину праха подданного Ее Величества Королевы Великобритании, скончавшегося на португальской территории. Покойного звали Уилфрид Коттон, шестидесяти двух лет от роду, родился он в Лондоне, а почил в округе Каниембы. И только когда неписаный обет молчания, данный мною в другом месте и в другое время, уже не имел смысла, человеческое любопытство взяло верх, и я бросился в английское консульство. Меня принял консул, мой добрый приятель. Он был поражен и фактом нашего знакомства, и моим невежеством: ведь сэр Уилфрид Коттон был известным исполнителем шекспировских ролей, английская публика его боготворила, но однажды, много лет назад, он внезапно исчез из цивилизованного мира, и следов его никому не удалось отыскать. С несвойственной ему откровенностью консул даже сообщил мне причины, побудившие сэра Уилфрида искать смерти в столь отдаленном уголке нашей планеты. Полагаю, изложение этих причин ничего не прибавит этой истории. Скажу только, они были очень благородны, возвышенны, даже не без некоторой патетики. Вполне в духе шекспировской трагедии.

По субботам после обеда

Перевод С. КАЗЕМ-БЕК

Он ехал на велосипеде, сказала Нена, на голове носовой платок с завязанными узелками, я его хорошо видела, и он меня хорошо видел, ему что-то надо было в доме, но он проехал мимо, как будто не сумел остановиться, ровно в два это было.

На верхних зубах у Нены тогда была надета металлическая пластинка: они упорно росли вкривь и вкось; она целыми днями гуляла со своим рыжим котом, называя его «мой Белафонте», и распевала «Банановую лодку», а иногда и насвистывала, из-за этих зубов у нее так здорово получалось, гораздо лучше, чем у меня. Мама сердилась, но никогда ее не ругала, говорила только: оставь в покое бедное животное; или когда бывала чем-нибудь расстроена и сидела в кресле, делая вид, что отдыхает, а Нена бегала там в саду, под окном, где в тени олеандров устроила себе убежище, мама нет-нет да и выглянет из окна, отбросит со лба вспотевшую прядку волос и тягучим слабым голосом, даже не в упрек Нене, а словно жалуясь на судьбу, скажет: да прекрати ты, в самом деле, свистеть, нашла время, девочкам вообще свистеть неприлично.