Из сборника «Девушка в тюрбане»

В последующие дни у идальго не было ни минуты покоя: в Ларедо царило этакое затишье перед бурей, к которой город был совершенно не готов, поэтому от дона Луиса потребовались недюжинные усилия, чтобы расселить императорскую свиту, помогал ему секретарь короля дон Гастелу, приехавший из Мадрида днем раньше. Он-то и встречал короля Карла в порту, тогда как дону Кисаде достались неблагодарные хлопоты — переправить весь кортеж в эстремадурский монастырь. До самого отъезда у него не было ни времени, ни случая повидаться с королем.

Путешествие началось неделю спустя и потребовало от каждого полной отдачи сил: спокойные дни с хорошим самочувствием, как в былые времена, часто сменялись у короля острыми приступами подагры, и тогда он не выносил ни малейшего толчка, яростно и грубо бранился. Приходилось удлинять привалы, хотя сам же Карл решительно требовал спешить, и советоваться с медиком, которого король, не смирившийся с болезнью, терпеть не мог.

Изо дня в день дон Луис наблюдал все это словно сквозь пелену, туманившую взор, а сам тем временем трудился без передышки. Обычно он уезжал на несколько миль вперед, чтобы заранее подготовить квартиры для королевского кортежа и, елико возможно, сократить неудобства переездов. Он действовал толково и предусмотрительно, так что сам монарх неоднократно при всех говорил, что сделал на редкость удачный выбор, назначив именно Кисаду распорядителем путешествия. Они миновали Бургос, Вальядолид, Медина-дель-Кампо и наконец достигли Торнавакаса, последнего селенья у въезда в долину Веры.

В деревню прибыли вечером двенадцатого ноября, факелы вдоль дороги освещали скромный печальный кортеж, направлявшийся на ночлег, едва-едва приемлемый для такой персоны. Лучшего дон Луис при всем желании найти не смог.

Только убедившись, что суверен устроен в хорошо натопленной зале и обеспечен ужином, вполне изобильным для августейшей особы (так требовал король, невзирая на подагру и запреты медика), дон Луис удалился в свою комнату. Не прошло и двух месяцев, как он по королевскому приказу выехал из дома, а уже казалось, будто он в пути целую вечность и впереди еще долгие годы скитаний.

— Не хотите ли передать со мною письма в Вальядолид? — спросил его несколько раньше гонец, выезжавший следующим утром на север. (Уже не первый раз дон Луис с огорчением думал о том, что у него не остается ни минуты на письма.)

— Навестите мою семью, скажите, что я здоров и волноваться обо мне не надо. До встречи! Дайте о себе знать.

Затворившись в комнате, дон Луис закрыл деревянные ставни на окнах и приготовился ко сну; смертельная усталость, от которой не избавиться и за ночь, одолела его. Он с головой накрылся одеялом, стараясь заглушить доносившийся снизу шум. Его Величество провозглашал тосты за покой и тишину скромного пристанища, куда он удаляется от мира; дон Луис вздрогнул от зычного «Ура!», обрушившегося на его хрупкий сон, словно удар стилета. До Юсте уже рукой подать, завтра с перевала Пуэрто-Нуэво они увидят равнину и дубовую рощу, под сенью которой, как говорят, укрыт монастырь.

— Дон Луис, позаботьтесь навьючить мулов на заре. — Секретарь, дон Гастелу, стоял возле кровати и с неумолимостью палача будил Кисаду. — Его Величество выразил волю прибыть в монастырь сегодня вечером, у нас остались считанные часы, если учесть, что дорога худая и ведет в гору. Карета короля по ней не проедет, так говорят местные крестьяне. Надо придумать что-нибудь. Проснитесь! За дело, друг мой, не то ночь застанет нас в горах.

На самом деле они добрались до перевала почти в полдень. Дон Луис загодя приехал туда один и оглядел с высоты долину: осенние дожди омолодили Веру, она зеленела, словно в разгаре мая, вдали желтоватым пятном угадывалась неопавшая дубовая роща. Дон Кисада посторонился, пропуская четверых крестьян-носильщиков, на их плечах неловко восседал в кресле император, идальго поклонился, встретив взгляд суверена. Процессия стала спускаться в долину, а дон Луис присоединился к арьергарду.

Келья (другого названья не подберешь для клетушки, отведенной дону Луису в Юсте) смотрела на север, на ту самую дубовую рощу, которую он видел с вершины. Императорская резиденция, расположенная поблизости, выходила на уступ Веры, на сады, тянувшиеся вдоль стен монастыря. Это был любимый пейзаж монарха, тем не менее вплоть до второй половины ноября у гостей Юсте о ландшафте было лишь весьма смутное представление. Равнину обволакивал густой, непроглядный туман.

Заутреню в монастыре служили на рассвете или даже глубокой ночью. Колокол, призывавший на богослужение, звучал так, словно сам только что проснулся, и трезвонил до тех пор, пока не будил последнего монаха в самой дальней келье, затем под сводами монастырского двора слышалось шарканье ног, после чего тишина вновь смыкалась и тонула во тьме.