Из семилетней войны

— Да… но когда я пришел к нему, чтоб посоветоваться, он меня принял как бродягу… так что… чувство собственного достоинства не позволяет мне иметь с ним какие бы то ни было отношения.

Брюль задумался и машинально потянулся к табакерке.

— Очень жаль, — сказал он, — очень жаль; это для меня не особенно удобно, но я надеюсь сблизить вас снова.

Сказав это, он посмотрел на часы.

— Итак, господин кавалер, — прибавил он, — мы поймем друг друга. Вы должны запомнить, я вам даю отпуск только на один месяц.

Симонис хотел было благодарить, но Брюль уже отвернулся, сделав знак рукой, показывавший, что он этого не требует, и быстро направился к своему рабочему столу, точно вспомнив о множестве дел, которые его ожидали. Симонис ушел.

Едва за ним закрылись двери, как министр бросил взятую в руки бумагу и глубоко призадумался. Где блуждали его мысли, этого, разумеется, никто не может угадать! Время от времени он вздыхал. Приближался уже час, в который в этот день, против обыкновения, он должен был явиться к королю, оповестившему его, что он ждет его по делам, не терпящим отлагательства.

Он хотел уже позвонить, чтобы ему подали носилки, как вдруг, не постучав даже в двери, к нему быстро вошел красивый, высокого роста человек, напоминавший по лицу и по фигуре Августа Сильного в военном мундире. Это был генерал Рутовский, сын последнего короля, по призванию солдат и рыцарь; даже Брюль уважал его, так как последний не принимал участия ни в каких интригах, и он рассчитывал на него в случае войны.

На лице этого человека, не умеющего скрывать неприятностей, человека живого, откровенного, отражалось, как в зеркале, каждое впечатление. Взглянув на него, Брюль сразу заметил, что, вероятно, случилось что-то особенное, неожиданное. Рутовский, не говоря ни слова, взял министра под руку и отвел его к окну.

— Послушай, дорогой министр, — сказал он, — все ли тебе известно, что затевают в Берлине?

— Что же они могут затевать? Скорее это мы затеваем, потому что этот несчастный Фриц обложен нами как медведь в берлоге… Что же он может сделать?

— Уверен ли ты в этом, граф?

— Ты только подумай хорошенько: ведь мы имеем этого человека в своих руках. Однако, что так обеспокоивает тебя?

— Я получил известия из Берлина, продолжал Рутовский, — и имею верные сведения, что Фриц собирает свое сорокатысячное войско, которое, пока мы соберемся к обороне, он введет в Саксонию.

Брюль искренно рассмеялся.

— Хотя вы, граф, знаменитый воевода и с этим я не спорю, как и с тем, что вы достойный ученик Виктора Амедея, но в политике вы не более, как школьник. Разве можно ворваться в страну, не объявив войны? Это было бы против всякого закона мира и войны! Пока мы еще не имели с нашим любезным соседом никаких столкновений и у нас сидят его послы и агенты; ведь мы улыбаемся друг другу через границу… Он не может этого сделать, не посмеет.

Рутовский призадумался.

— Да, это правда, — сказал он, — но ты не знаешь Фридриха III? — спросил он.

— Льщу себя надеждой, что знаю, хоть сколько-нибудь, его невеждо-королевское величество, — ответил министр. — В то время, когда половина Европы против него, я не думаю, чтобы он хотел поставить сам себя вне закона. Ведь он может себе повредить этим, — улыбаясь прибавил Брюль, — и мы могли бы отнять у него Бранденбург, но это, по-моему, напрасный детский страх; он — ручаюсь вам — не объявит войны; король Фриц слишком практичен, чтобы увлечься до такой степени…

Рутовский задумался.

— Ты прав, — ответил он, протягивая руку, — я никогда не был дипломатом, не буду им, да и не желаю быть. Я солдат и не понимаю этих дел. Напрасно только я испугался. Но, как хочешь, мне донесли с такими подробностями… что…

— Например? — спросил Брюль иронически.

— Мне донесли, что часть войск, под предводительством фельдмаршала Левальда, останется для защиты столицы и страны, в случае, если б вторглись русские. Главные силы разделены на три корпуса: одним из них будет командовать герцог Брауншвейгский, другим — сам король, а третьим — князь Беверн.

Брюль улыбнулся.

— И эти три корпуса предназначены для нас? — спросил он, громко смеясь.

— Да, быть может, на будущий год… — Рутовский смешался. — Все это, конечно, вам гораздо лучше известно, — продолжал он, — а потому я спокоен и извиняюсь, что напрасно отнял у вас время.

Брюль схватил его за руку.

— Генерал, — воскликнул он, — ради Бога, ни слова об этом королю! Зачем его мучить напрасно! Это положительно невозможно.

— Но ведь ты знаешь, что я не люблю сплетничать, — ответил Рутовский.

При этом он подал ему руку и ушел. Брюль пожал плечами и взглянул на часы; настал час, когда он должен был явиться к королю. Он поспешил к носилкам.

— Живей! — крикнул он носильщикам, и двое сильных людей понесли носилки как перышко.