Из семилетней войны

Сначала Симонис решил не задерживаться в Дрездене; но на другой день он переехал, неизвестно куда, и, встретившись с Масловским, признался ему, что останется здесь дольше, чем предполагал. На следующий день он явился к генералу Вилиху. Солдат его принял так, как обыкновенно принимают военные бюрократов, не скрывая своего пренебрежения.

— А, вы еще здесь?

— Я пришел сообщить вам, генерал, что останусь здесь еще несколько дней, так как я напал на след, исследовав который я должен буду дать отчет.

Генерал посмотрел на него и покачал головой.

— Кажется, вы порядочная собака, — сказал он, — но и у нас хорошее чутье… Но это меня не касается… Разнюхивайте сколько угодно и… честь имею кланяться! — громко прибавил он, указывая на дверь. — Прощайте!

От Вилиха швейцарец отправился к Бегуелину, который принял его с необыкновенным почтением, зная, что имеет дело с одним из секретарей короля. Бегуелин среди военных властей потерял свое значение и имел грустный вид. Он посадил гостя на черном диванчике и начал жаловаться на войну.

— Невыгодное положение, — сказал он, почесывая голову. — Австрийцы готовы бомбардировать, а бомбы не спрашивают, где советники живут… Избави Бог, возьмут Дрезден… Наш король наверное станет отнимать его и, наконец, сожжет…

И он поднял руки кверху.

— К чему эти войны? — пробурчал он. — Они вредят торговле, уничтожают людей и никому не дают покоя…

Бегуелин был того мнения, что лучше было заключить дурной мир, чем продолжать благополучную войну.

Побеседовав немного, Симонис пошел во дворец; но навестить Пепиту он не мог. Его встретила графиня и не отпускала от себя ни на шаг. Прошло несколько дней, пока Симонису представился случай переговорить с баронессой.

— Я очень несчастлив, — сказал он Пепите, — вот уже несколько дней, как я здесь, и все не мог приблизиться к вам.

— Разве я виновата в этом? — спросила Пепита. — Ну, скажите откровенно, я виновата?

— Я тоже не чувствую за собой никакой вины.

— Значит, таковы уж обстоятельства! — отозвалась баронесса. Швейцарец молчал.

— Не могу же я вас искать, — смело продолжала она, — этого нельзя от меня требовать; но будьте откровенны, разве вам от этого так скверно?.. Я не нахожу этого…

— Вы сомневаетесь?

— Нет, я даже уверена, что вы не скучаете без меня и поэтому прошу: не принуждайте себя к искусственным нежностям. В случае нужды, я сдержу слово, но не принуждайте себя влюбляться в меня…

Все это она говорила с таким хладнокровием, но без малейшего гнева и зависти, что Симонис расчувствовался.

— Я вижу, что уже лишился вашего расположения ко мне, — сказал он шепотом.

— Успокойтесь, — прибавила Пепита, — только исполните то, что вы обещали, и верно служите нам, а на мои слова можете положиться.

Она отошла, точно не желая продолжать разговора. Вскоре затем вошла графиня Брюль и пригласила Симониса идти за ней в дом, для совместного совещания со Шперкеном.

Прибытие Симониса послужило катализатором для самой активной деятельности. Каждый день беседовали о какой-нибудь новости, о каждом новом шаге; рассуждения эти длились часами. В этот день было получено известие, что составленный план — схватить прусского короля и передать его в руки генерала Бауера — не удался.

Жена министра была в отчаянии.

Расхаживая по комнате и не скрывая своего озлобления, она упрекала всех в нерадивости и получении даром денег, которые она жертвовала.

— Следует немедленно же послать к Гласау, — прибавила она. — Надо решиться на последнее средство… заставить его не откладывать долее… Вы сейчас же напишите к нему, и генерал отошлет письмо с верным человеком.

Симонис колебался, но эта женщина не переносила ни малейшего сопротивления и, топнув ногой, указала ему место у стола.

— Пусть все это останется на моей совести, но я сама принимаю всю ответственность на себя; довольно мы напрасно потратили времени… Пусть Гласау исполнит свое обещание! Я ничего знать не хочу… Напишите ему, что я отдам ему все, что есть у меня, мы заплатим ему, сколько он потребует…

Симонис испугался и сел к столу писать. Не было возможности противоречить этой женщине; он несколько раз взглянул на нее, но она не дала ему выговорить и слова. Она постоянно повторяла: я беру это на свою ответственность.

Симонис написал, что ему было приказано; в письмо завернули сверток золота, и Шперкен, запечатав письмо, ушел. Макс, бледный, встал от стола.

— Простите мне, — тихо сказал он, — если удастся Гласау…

— Должно удаться! — прервала графиня.

— Но если, сверх ожидания, что-нибудь случится?

— Этого быть не может!

— Однако же, — сказал Симонис, — я не знаю, нужно ли мне быть жертвой?..

— Вы? — прервала графиня, схватив его за руку. — Ни за что в мире; вы мне нужны, и я беру на себя устроить вашу судьбу. Баронессу Пепиту вы можете уступить кому хотите: вам она не нужна… Я обеспечу вашу будущность.

Симонис поклонился и довольно фамильярно спросил:

— Если так, то не лучше ли мне скрыться куда-нибудь в ожидании результата?.. Если Гласау промахнется…

— Гласау не должен промахнуться! — с раздражением прервала его графиня. — Вы меня выводите из терпения!..