Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Столько раз повествовал я в веселой компании про сие застолье, писаный рассказ у меня был о нем же, а вот сейчас вспоминаю и не могу выделить главного, что поразило меня тогда. Если хорошо подумать, – то впечатление чего-то нереального, фантастического, не имеющего быть, фантасмагоричного. Во-первых, в квартире было... два туалета, так что очередь приехавших быстренько рассосалась. А туалеты? Зеркало, умывальник, совсем тогда неизвестный рулон мягчайшей бумаги и... два стульчака. Один пониже. Для детей, что ли? Впервые в жизни увидел биде... Вообще многое увидел здесь впервые в жизни. Скажем, на огромном блюде целый поросенок – пуда на два, батареи бутылок, хрусталь, три сорта тарелок, вилки, вилочки, ножи, ножички, спасибо урокам хорошего тона в студии, кое-что уже знал... Кавалеры чинно ведут дам к столу, отодвигают им стулья, усаживают, мэтр из-за спины наливает в рюмочки, а их у каждого прибора штук пять разнокалиберных, и объявляет громогласно: хрен к рыбе, горчица к мясу. На столе жареные куры, гусь печеный, огурчики-помидорчики, салаты... Стол огромный, овальный, персон на сорок. Поначалу все так чинно, тост за любимого вождя, «Вам положить?», «Может, ветчинки?», «Спасибо», – высший тон. Бомонд! Окинул я взглядом этот стол и, ей-богу, в голове мелькнуло: да разве можно все это съесть и выпить? Ведь только что приняли по полдюжине пива... И покатилось застолье. Сначала мэтр и вестовые из-за спин подливали, тарелки меняли, а потом пошло-поехало: водку в фужеры, свинину – руками, гвалт, хохот. Малость я осмелел, какие-то анекдоты стал сообщать, а потом обнаглел и серию про «офицерских жен» выдал. Ничего, смеются. Какой-то полковник с противоположной стороны стола: «Вот тебе, парень, задачка, как реку взводу в брод перейти, только чтоб главное место не замочить? А?» – знал я, конечно, эту нехитрую солдатскую покупку, но вида не подал: «Не знаю», – говорю. «А вот в цепочку построиться и каждый впереди идущему...» Тут должен последовать недоуменный вопрос несведущего: «А первому как же? Кому?» Задаю. «А тебе!» – и гогот. Купили... А что рядом жены, что все тут поначалу этаких джентльменов изображали – совсем забыто. Морды красные, жир течет, горки костей на скатерти перед каждым. Появляется кто-то из вестовых с аккордеоном. Хозяйка: «Гости дорогие, может, в гостиную перейдете, пока стол сменим?» А стол действительно – как Мамай по нему прошел – все сожрали. Ну и горазды! Поплюхались в гостиной в полукреслица, на диваны. «Петька, сделай цыганочку!» – молодой, чернявый, в ладно подогнанной гимнастерке, получив из рук «хозяина» стакан, опрокинул в себя, пошел с выходом. Потом попели «Стеньку Разина» да «Шумел камыш» – слаженно пели, верно, не впервой. Снова к столу зовут. Блюдо с осетром, бок белужий, икорка черная и красная, паюсная и зернистая, водка со льда. Неужели и этот стол прикончат? А ты сомневался?! Дело к ночи. Народ на кучки разбился, кто как развлекается: некоторые допивают, рыбкой заедая, кто-то уже выбрался из-за стола, порыгивает, кто-то, явно облегчившись по методе римских патрициев, несколько побледневший, возвращается за стол. Как говорит поэт: «...и раздается женский визг...» Я тоже покинул застолье. В холле полутьма, из одного угла доносится: «Чего ты, сука, с ним обжимаешься? Не видал, что ли?» – я скорее шмыгнул в туалет и уже не вернулся в столовую – в глубине коридора, за полуоткрытой дверью слабый свет – все стены в книгах: энциклопедии, словари, альбомы, собрания сочинений еще в дореволюционных изданиях. Чинно, в шкафах под стеклом. На письменном столе два телефона, модель ЯКа на взлете, замысловатый чернильный прибор. Кабинет хозяина? Потихоньку прикрыл за собой дверь. Кто-то сзади обнял меня, прижались к спине горячие груди. «Егорка! Да ну их, пойдем к нам, посидим? Миррка говорила, что ты у нас артист. Расскажешь чего». Кто-то из молодых дам тянет за собой в хозяйкин «будуар». Там девишник – в вольных позах сидят – переваривают обильную трапезу несколько женщин. Смесь запаха пота и французских духов. О том, что происходило далее этой ночью, история умалчивает. Правда, ничего уже не помню. Где-то ближе к утру очутился я у себя, во Владимирском поселке. Доставили. Да не одного: большой бумажный пакет для мамы, – вероятно, Миррка расстаралась, – пара бутылок, икра, фрукты... Больше в этой компании я не бывал. Вскорости мы с Алексеем вусмерть разругались и перестали встречаться. Жаль только было сестру и маленького Алешку. Ему, правда, уже восьмой год пошел, и становился он эгоистичным, заносчивым, обидчивым... Трусливым. Как я тогда считал, плохо его воспитывают, но, верно, немалую роль играли «невидимые миру слезы» матери, пьяные скандалы и слишком большая вседозволенность, выпавшая на долю привилегированного отпрыска Героя и генерала. Очень проигрывал первый мой родной племяш по сравнению с Игорьком и Витькой – тогда еще двухлетним, – детьми старшей сестры Музы. Эти мне нравились, смелые, бесшабашные, родственные. Жаль, к этому времени уехали Штерензоны из Москвы, Борис получил назначение на Украину, и я с тех пор видел его лишь раза два – во время служебных наездов его в Москву, а в конце пятидесятых его не стало. Тоже, как вспомню, – сжимает сердце. Не хватало мне тогда старшего друга, а Борис мог бы им стать. Игорь, подросши, частенько бывал в Москве, виделись, но близости с ним не было, а вот Виктор, младший, хоть и не частый гость, а родной. Светлая личность. Его люблю, да вроде и он меня...