Из смерти в жизнь… Советские солдаты России

Видим: «духи» идут прямо под нами ниже метров на четыреста, растянулись чуть ли не на километр. Так руки чесались! Ведь до того, как мы их окружили, у нас были потери. Но командир дивизии строго-настрого стрелять запретил, вплоть до трибунала.

И вдруг под вечер мы видим — они идут уже обратно! С автоматами, с ружьями своими древними. Выходим на связь, а нам говорят: «Душманы подписали соглашение, что не будут с нами больше воевать». То есть они перешли в категорию мирных. Но мы-то уже точно знали, что такого не может быть в принципе! Днём — мирный афганец, ночью — душман!

И мы не выдержали: «Командир, давай бахнем! И сразу оружие почистим». Поставили миномёт, запустили мины. Потом я первым из винтовки стал стрелять. Запустил в толпу двадцать пуль с расстояния четыреста метров. А душманы все разбежались в разные стороны и за камни спрятались! Ни один не упал… После этого до самого дембеля надо мной все подшучивали: «Эх ты, ещё снайпер называешься! Да какой ты снайпер, в кучу не попал?!.». Думаю: «Как это может быть? Я же с четырёхсот метров без проблем попадаю в кирпич. А тут ни один «дух» не упал!». Тогда мне было очень стыдно. А сейчас думаю: слава Богу, что я тогда никого не убил…

Как-то у меня заболел живот. Сказали, что похоже на аппендицит, и отправили в медсанбат. Запомнил почему-то каталки зелёные военные. Было жарко, и меня положили прямо на железку. Обработали живот — облили место операции йодом. Йод стёк вниз, и потом у меня кожа облезла чуть ли не до колена. Разложили на груди инструменты и стали резать…

Резали меня два капитана из Военмеда. Разрезали живот: сначала немного, потом для своего удобства дальше разрезали. Было настолько больно, что казалось, будто меня в костёр бросили! Несказанно тяжело было боль такую терпеть, только какие-то секунды можно, потом просто невыносимо. Было ощущение, что как будто я с ума схожу. Со стоном рычу: «Больно мне!..». Они: «Чего орёшь, десантник! Да что ты за десантник такой!». И дали палку в зубы.

Резали-резали… В этот момент духи стали обстреливать полк реактивными снарядами! Попали в электроподстанцию, от которой операционная питается — свет вырубился. Капитаны пошли узнавать, когда будет освещение. Пришли, говорят: «Сейчас грузовик пригонят, подключат генератор». Пока пригнали, пока подключили — прошёл час. А мне так невыносимо больно, что не передать: я волосы рву на себе, руки кусаю… Наконец свет дали, операцию продолжили.

Когда аппендицит вырезали, один доктор другому говорит: «Слушай, оказывается, у него не аппендицит…». Я им кулак показываю: «Не посмотрю, что вы два капитана!..». Те: «А что же у него было? Непонятно… Ладно, зашьём. По крайней мере, аппендицита у тебя точно уже не будет». И тут один другого спрашивает: «Ты сколько ему уколов сделал?». — «Каких?». — «Промедола». — «Я не делал — ты же делал!». — «Ты чего, шутишь, что ли? Ты же делал! Ты точно не делал?». — «Нет!». И оба ко мне: «Ты нормально себя чувствуешь, нормально?!.». Я: «Всё нормально, всё нормально…». Если были бы силы, я бы им точно прямо тут врезал!.. (Потом мне в Военмеде врачи сказали: «Это невозможно. Такой болевой шок человек не может выдержать. Ты должен был отрубиться!». Я им говорю: «Но если бы мне сделали хотя бы местное обезболивание, то не было бы так больно. Ведь когда зубы лечат и делают укол, тогда же не больно!».)

Капитаны мне быстро — тык-тык-тык — сделали несколько уколов в живот. И боль сразу пропала! Отвезли в палату, там сделали ещё какой-то укол, после которого я проспал тридцать восемь часов. Проснулся — а у меня левая рука отказала прямо от плеча, лежит как полено. Врачи сказали, что санитарка, которая мне последний укола делала, могла задеть то ли мышцу, то ли нерв.

Я очень испугался — ведь я теперь инвалид на одну руку! В ней вообще ничего не чувствую: поднимаю другой рукой, отпускаю — а она падает как бревно! Тут силы душевные меня покинули, я стал равнодушным, вялым, ничего хорошего впереди не ждал… Но мой друг Виктор Шульц из разведроты (его с ранением положили в нашу палату) говорит: «Витёк, не сдавайся! У тебя хоть одна рука работает. Смотри — тут инвалиды вообще без ног, без рук». И стал каждый день мять мне руку по часу.

Проходит где-то дней двадцать-двадцать пять. (Это были двадцатые числа мая 1986 года.) Сижу как-то — вдруг у меня палец на руке стал дёргаться! Но я всё равно ничего не чувствую! Виктор кричит: «Витёк, рука заработала!». И мы уже целый день по очереди руку массировали. Ребята подключились. Один мне левую руку мял, а я правой рисовал ему на забинтованных ногах кроссовки «Адидас», потом другому на забинтованной руке боксёрские перчатки изображал… И рука у меня постепенно восстановилась. Сначала три пальца ожили, потом — оставшиеся два. Подтягиваться некоторое время я не мог, но к августу 1986 года восстановилось всё полностью. Сейчас мне врачи говорят, что я мог руку отлежать, когда спал почти сорок часов. Вроде бы такое бывает…