Из смерти в жизнь… Советские солдаты России

У меня оставалась всего одна граната и ещё одна нашлась у парня. Она висела у него на груди. Взял их в кулаки, усики разжал, засунул большие пальцы и выдернул кольца. Сел, как турок, со скрещёнными ногами — надо взрываться. Положил одну руку парню на живот, другую — себе на живот. Сижу, думаю: «Надо взрываться…». Остаётся только разжать пальцы — и меня не будет. Задумался: когда я взорвусь, меня не будет. Стоп! Меня сейчас не будет, меня завтра не будет, меня послезавтра не будет, меня через месяц не будет, меня через полгода не будет… И так я дошёл до миллиона лет. И тут я понял, что это на всю жизнь! Меня никогда больше не будет… От этого какое-то затмение в голове наступило.

Страх был такой, что когда до семерых осталось метров восемьдесят, я в темноте отчётливо увидел их лица, как будто они были совсем рядом. Видел улыбки и грязь на их лицах… В этот момент почему-то вспомнил не мать и сына, а у меня перед глазами проплыли все женщины, которых я любил. До этого момента я так боялся разжимать пальцы, а сейчас был готов разжать их с радостью! Пусть достанут нож, дотронутся до меня — а я так радостно взорвусь!..

В этот момент очнулся раненый пацан. Гляжу ему в глаза, они стекленеют: он посмотрел себе на живот — а там у меня в кулаке граната! Он приподнялся на локтях, я ему показываю на семерых глазами — идут! Он поднял голову повыше, посмотрел на них, потом на меня. Потом опять на них, потом опять на меня. Смотрю — стал улыбаться. Говорит: «Командир, это наши». И вырубился… Я подумал, что у него крыша поехала.

Я в смятении стал медленно разжимать пальцы… И тут слышу чистую славянскую речь: «Братишка, не дури, мы за тобой! Мы видели, как ты уходил от танка. Просто не знали, как тебе помочь». Если бы не эта чистая славянская речь, я бы точно подорвался — думал, что у раненого парня просто глюки. А это оказались действительно наши!

Говорят: «Выкидывай гранаты, уходить надо!». И вот тут-то я почувствовал, что мои руки мне подчиняется только до локтя. Как я пытался отжимать каждый палец! Показываю, что сам пальцы разжать не могу. Они штык-ножом давай выворачивать мне пальцы по одному. Взяли гранаты и выкинули их в ущелье. И мы вместе с ними ещё долго выходили к своим…

Уже потом я осознал, что Господь дал мне этого парня для испытания моей совести. А если бы я этого парня не взял, когда внутри себя торговался: брать — не брать? Что бы со мной тогда было?..

Когда я бежал по пашне, то понял, что пуля меня поймала. Чувствовал, что меня ужалило, — боль сумасшедшая. Мне было больно, очень больно. Но в каком месте болит — понять не мог. И только когда мы вышли к своим, я определил, куда меня ранило. Расшнуровал ботинок, снял — а там всё в засохшей крови… (Пуля попала в ногу сзади. Но мне повезло, что это были американские ботинки, у которых задник сделан из металла. Пуля прилетела плашмя (она у меня дома лежит) и оставила на заднике не круглую дырку, а продолговатую.)

Тут мне стало плохо, я побледнел и потерял сознание. Меня отправили в госпиталь. В госпитале лекарств было мало, их давали только самым тяжёлым. Ранение у меня было лёгкое, рану быстро обработали, потом какой-то красной жидкостью залили. Сказали: «Подожди немного, ещё обработаем».

В сам госпиталь заносили только тяжёлых раненых, я находился на улице. И тут прямо передо мной поставили носилки. На них лежал парень, накрытый с головой окровавленной простыней. Он, видать, уже не дышал. Тут подошёл врач и сказал: «Всё, не успели спасти…».

Кто-то у его изголовья положил голубенькую маленькую книжку, Новый завет с Псалтирью. Я никогда этой книжки в руках не держал. (Эта книжечка у меня с собой до сих пор. Я её кожей обтянул, крест наклеил сверху. И она все три кавказские войны со мной прошла.)

После гранат, которые я держал, руки и пальцы у меня какое-то время жили своей жизнью. Руки вперёд вытянулись, пальцы зашевелились и сами потянулись к этой книжечке. Открыл наугад — 15-й псалом «Храни меня, Боже, ибо я на Тебя уповаю…», потом 40-й «…Господь сохранит и сбережёт ему жизнь… Ты изменишь всё ложе его в болезни его…». (У меня возникло ощущение, что я псалмы знаю, что когда-то повторял их много раз. И из ста пятидесяти псалмов сейчас я сердцем знаю наизусть девяносто, они как будто записаны в моей душе.)