Из современной английской новеллы

— Я подумываю, не составить ли жизнеописание Буцефала, — сказал епископ. Рядом с ним три английские овчарки переступали на задних лапах по булыжнику, положив вытянутые морды на нижнюю половину двери денника. — Сегодня утром проснулся и понял, что у меня в голове уже сложился план биографии. Непростительно было бы не написать. Меня угнетают мысли о том, чего я почему-либо так и не сделал в жизни.

— Жизнеописание коня? — спросила Риджуэй.

— Да. Не вижу в этом ничего безрассудного, хотя есть нечто очень существенное в складе мышления Буцефала, что я пока не уловил. Да и вообще, почему бы не коня? История жизни Буцефала в высшей степени интересна, благородна, и развивалась она непроторенными путями. У вас удивительно хорошенькие ножки.

Риджуэй посмотрела себе на ноги.

— Вы не согласились бы на отдыхе ходить гулять с овчарками? — спросил епископ. — Им не хватает развлечений.

Риджуэй все еще разглядывала свои ноги.

— Не знаю, красивые ли у меня ноги или нет, но это в любом случае не значит, что я хороший ходок, — сказала она.

— Разумеется, просто у меня такое чувство… Словом, поразмыслите над моим предложением.

Сам он тем временем думал о ее ножках, о голубе, о своем голодном и пленительном коне.

— Конечно, справиться с очерком его жизни будет нелегкой задачей.

— Иными словами, если бы ваш герой глядел веселей, вы уже приступили бы к работе?

— Да, это было бы существенно. А как же иначе. Риджуэй, ну как не зайти в тупик, когда победитель Дерби так сильно тоскует по голубю, что готов уморить себя голодом? Одиночеством тяготится, в этом разгадка? Тогда чем ему плох вот этот голубь? — Епископ захохотал, и его щетинистые седые брови взметнулись вверх. И тут же спокойно спросил: — Что вас, собственно, рассмешило?

— И гетры ваши, и голубь, и конь, и эта грязь.

— Ах да, здесь действительно грязно. — Он направил фонарик, который держал в руке, себе на ноги, хотя собственные ноги и не представляли для него особого интереса. — Хотелось бы, понимаете, чтобы жизнеописание получилось достойное Буцефала. — Свет фонарика скользнул по левой руке Риджуэй. — Вы разве не замужем? Впрочем, наверное, у вас кто-то есть в Америке.

— Увы, я развожусь.

— Что ж, и правильно делаете, смею полагать. Но что причиной?

— Он банкир, а я по молодости лет слишком поздно поняла, что такой род занятий и я — несовместимы. — Она умолкла.

— И как же это вам открылось? — спросил старик, покачивая головой.

— Какая разница? Неужели вам будет не скучно слушать?

— Нет.

— Он слишком смутно представлял себе, что происходит в мире. И следствия, и уж подавно — причины. Да и о себе имел неверное представление.

— Не мог оставить по себе след, мгновенно приняв правильное решение, этого не хватало?

— Как-то весной мы отдыхали в Вест-Индии и купили у местного молодого художника превосходный пейзаж. Я, во всяком случае, была в восторге. А муж спросил, нельзя ли изобразить на этом же полотне банк. Художник смерил его взглядом и за пять минут изобразил. Ему нужны были деньги.

— Я, возможно, ошибаюсь, но мне кажется, ваше поколение и ваша страна наиболее полно и непосредственно выражают себя в поступках, — сказал епископ. — Как другие эпохи и другие страны — в ваянии или литературе. Это еще вопрос… Постойте, наконец-то меня осенило: разумеется, голубь не того пола. Это еще вопрос, случалось ли нам видеть у какого-либо народа по-настоящему яркое выражение его национального духа иначе как в… — Риджуэй ожидала, что он скажет "в религии" — …в искусстве. В поступках по крайней мере — едва ли. В религии все смешалось из-за расколов и вопроса о преуспеянии. Вы, конечно, слышали о сектах девятнадцатого века, у которых преуспеяние почиталось божьим даром, и не преуспеть было для сектанта позором. Ну и жаль еще, что люди почти разучились молиться наедине.

В конюшне раздался бой часов. Епископ сказал, размышляя вслух: — Голубка нужна, голубка — как та, что умерла.

— Вы тоскуете по жене?

— Да.

— А я, признаться, вовсе не тоскую по мужу.

— Чем же он был плох, на ваш взгляд?

— Скучный человек.

Епископ помялся.

— Я не люблю об этом рассказывать, но у меня был брат, и он погиб, потому что любил рисковать, — так вот мне кажется, он рисковал жизнью, борясь со скукой.

— Сколько ему было лет?

— Семнадцать.

— Не рановато ли он начал скучать?

— Вовсе нет, напротив, с годами все становится увлекательней. Возьмите хотя бы случай с этим конем и этим голубем. Я думаю, если бы у брата хватило терпения подождать, ему со временем стало бы интереснее жить. Видите ли, в то время, когда случилось несчастье, он больше не мог мириться с природой собственного мышления, ибо мыслил плоско, шаблонно. С годами он научился бы думать иначе.

— Вы считаете, что самоубийство смертный грех?

— Не стоит об этом, хорошо? Вы не замерзли? Ах, но как же я рад, что нас осенила мысль о голубке.

— Как вы раздариваете свои удачные мысли. Это вас она осенила.

— Скажите пожалуйста! А у вас зоркий глаз. Надо, пожалуй, смахнуть пыль с гетр.

— Он для того рисковал жизнью, чтобы вернуть себе остроту ощущений?