Я не уверен, что все это Вам интересно. К тому же я пишу спешно: мало времени; поэтому получается сбивчиво. Обо всем этом очень неплохо у Бердяева «Русская идея». Но писал я Вам об этом только для того, чтобы как–то объяснить свое отношение и оценку этой «школы» христианского мышления. Подтверждение своему «пристрастию» я нахожу во всех популярных ныне западных работах. Многое из того, что пишут Ранер, Шеню, Любак, Конгар, Бонхёффер, Тиллих и др. , у них уже есть и звучит с большей силой.
Еще раз хочу подчеркнуть, что говорю это совсем не для того, чтобы умалить западную традицию. Ее ценности для меня дороги, и большинство указанных авторов (православных) были открыты к ним. Хотелось бы, чтобы и наоборот было. Одной из главных слабостей нашей «школы» была слабая связь с присяжным богословием. Но здесь — вина этого богословия, которое было довольно слабо и консервативно, о. Г. Флоровский пытается доказать обратное, но боюсь, что он не совсем объективен в оценках.
Простите, что написал так много по вопросам, которые Вас не очень волнуют. Меня сейчас это тоже уже волнует не так, как во дни юности, когда нужно было формировать принципы и воззрения. Но не хочется забывать о тех, кто находится в пути, а для них все это важно. Рел. филос. нашли язык для диалога с миром, а это уже немаловажная заслуга.
Главное же (в чем мы согласны с Вами) — это внутренняя духовная жизнь. На ее основе все и созидается.
Будьте здоровы и Богом хранимы. Жду Вашего письма, как всегда, с нетерпением. Обнимаю Вас и трижды пасхально целую.
P. S. Получили ли Вы мой альбом и книги?
29 мая 1975 г.
Дорогой отец Всеволод!
Хотя Вы с присущей Вам скромностью сетуете, что мало дали на праздник пришедшим к Вам людям, я тем не менее знаю, что Вы — один из немногих, на кого они могут опираться. Я уже благодарил Вас за заботы и сейчас еще благодарю. Вы сами даже не можете оценить всю важность Вашего участия для этих беспокойных, несчастных и порой потерянных людей. Опыт показал, что все эмигранты из нашей страны очень болезненно переживают общую «перемену климата». Вы уже и так с ними помучались достаточно и уже имеете представление.
1. Еще немного добавлю об отношении западных богословов к науке. Я охотно верю Вам, что лично о. Дюрабль и другие не захвачены пессимизмом. Но объективно — так получается. И думается мне, что дело здесь в том, что их представление о науке (не в плане конкретной информации, а в принципе) принадлежит скорее прошлому, нежели нашему столетию. Минувший век был в этом отношении крайне самоуверен, а век ХХ уже давно стал на релятивистские рельсы. Структура природы оказывается с каждым десятилетием все сложнее; ученые (особенно в области «точных» наук) все яснее сознают аксиоматичность, априорность, недоказуемость многих из основных постулатов. Поэтому подлинная наука есть путь скромности и смирения. Она меньше всего претендует на обладание абсолютной истиной. Это можно найти в высказываниях самых крупных специалистов (особенно физиков). А отсюда — вывод. Видеть в науке соперника или врага, видеть в ней конкурента веры — это анахронизм. В книге же, которую мы с Вами обсуждаем, это не ощущается. В первых разделах, которые касаются искусства и др. форм культуры, также упущено, что культура коренится в вере, даже тогда, когда это происходит неосознанно. Их пугает секуляризм, но он по природе своей слаб, и на каждом повороте истории эта слабость дает о себе знать. Трагическое восприятие мира, которым проникнуто современное искусство, — не случайно. Это симптом болезни, разлада, утраты основ. Культура всегда будет нуждаться в трансцендентных источниках. Это опять–таки слабо отражено в книге.