Из старых записных книжек (1924-1947)

Не знаю, чего ради некоторым ребятам из нашего взвода дали не совсем обычный наряд: поручили скосить траву на довольно большом участке. Может быть, там собирались что-нибудь строить. Я шел в редакцию, проходил мимо и, хотя сам косить не умею, увидел, что эти косари очень неловко работают косами. В это время проходил мимо наш комбат. Ответил на приветствия, остановился и тоже смотрит. Потом спрашивает у курсанта Полыхалова:

- Вы городской?

- Да.

- Сразу видно. Кто же, братец, так косит! Дайте сюда.

Бросил стек, скинул как перед дуэлью перчатки, взял косу и пошел.

Мы так и ахнули.

До чего же ловко и красиво ходила в его руках коса. Как ровно и покорно, под гребеночку, ложилась высокая трава.

- Товарищ подполковник, - не выдержал Полыхалов, - где же это вы научились?

Он усмехнулся, протянул Полыхалову косу.

- Дело, друзья, в том, что я - крестьянин, крестьянский сын, - сказал он, нагибаясь и поднимая стек.

* * *

На солнце защитная форма (гимнастерки, фуражки, пилотки, бриджи) за лето постепенно выгорает и - приспосабливается к цвету хлебного поля. Пока хлеба зелены, и форма зелена. А к осени и то и другое выцветает, становится соломенно-желтым.

* * *

И в Болшеве и здесь любимая песня нашего взвода - вот эта, никогда прежде мною не слышанная:

По Уральским степям и долинам

Партизанский отряд проходил...

Это затягивает запевала. За ним те же две строчки подхватывают несколько сильных голосов. И, наконец, поет (дико и грозно орет) весь взвод:

По Уральским степям и долинам

Партизанский отряд проходил.

И опять заводит запевала, и опять еще два раза поют каждые следующие две строчки:

Они шли, за свободу дралися,

К ним на помощь рабочие шли...

Захотелось буржуям напиться

Пролетарской рабочей крови...

Но не знаем, придется ль буржуям

В ро-оскошных дворцах пировать...

А наверно придется буржуям

В подва-алах сырых зимовать...

Почему-то песню эту с ее наивными, даже глупыми словами любят во всем батальоне и чаще всего поют на маршах. Особенно громко и лихо распевают последний куплет, по-видимому недавно кем-то присочиненный:

А советские птицы стальные

Над Берлином будут летать...

В роте у нас много интеллигентов, и все-таки все (и я в том числе) поют "над Берлином". Такова - власть песни.

* * *

Москва. Гостиница "Балчуг".

Уже вторую неделю обитаю в этой довольно захудалой гостинице, в большом, "общем", на 22 человека номере. Из казармы попал в казарму. Но днем я здесь, как правило, один. Появилась возможность работать и, прежде всего, привести в порядок мои училищные и "фронтовые" записки. А главное рассказать, как все было, как я попал в военно-инженерное училище, а потом и в "батальон особого назначения".

А было так, что мне, попросту говоря, надоело... Надоел, приелся до чертиков окружавший меня быт. После чистой атмосферы блокадного Ленинграда этот быт казался постыдно мелким, пустым и ничтожным. Раздражала постоянная толчея в нашем номере, обилие незнакомых, а часто и неприятных мне людей. Я имею в виду, конечно, не тех, кто останавливался у нас, приезжая с фронта или из эвакуации...

Днем я пробовал работать, писал - для газет, журналов, для Совинформбюро. Принимали, хвалили, но мало что увидело свет. Журнал "Смена" принял мою "Ленинградскую записную книжку", два с половиной печатных листа. Номер был набран, подписан к печати, но в последнюю минуту его задержали... Оказывается, нельзя, не пришло время писать правду о Ленинграде.

От той же "Смены" я выезжал корреспондентом на Западный фронт. С публикациями тоже ничего не получилось.

Напечатал несколько рассказов в "Комсомольской правде", в "Учительской газете". Детиздат принял к изданию небольшой сборничек рассказов. Дубровина предложила переиздать в 1944 году под одной моей фамилией "Республику Шкид". То же предлагал мне, еще до войны, Лев Желдин. Разумеется, ни тогда, ни сейчас на этот позор я не пошел.

А жить в Москве становилось как-то очень кисло. И вот я решил проситься на фронт. Подал заявление в ГлавПУРККА с просьбой мобилизовать меня.

12 марта 1943 года получил наконец московский паспорт. А уже 26 марта сдал этот паспорт в Свердловский райвоенкомат г.Москвы.

* * *

...Три или четыре дня я пробыл в запасном полку. Что это такое запасной полк, - я и сейчас не очень ясно представляю...

Видел там разжалованного старшего лейтенанта. Навсегда запомнилось, врезалось в память его страдальческое лицо, его понурые плечи со следами содранных звездочек на погонах. Когда мы строились в две шеренги, этот несчастный всегда становился на правом фланге и всегда немного впереди строя.

- Такой-то! - кричали ему. - Стать по ранжиру!

- Я - офицер, - глухо отвечал он.

- Бывший офицер!

И обедал он - за общим столом, но где-нибудь все-таки на уголке, в сторонке.

Это униженное тщеславие выглядело, конечно, глупо и смешно, и все-таки мне было почему-то жалко этого дядьку.

На конвертах двух маминых писем я записал историю некоего Тютикова.