Из старых записных книжек (1924-1947)

В общем же симпатий никаких, разумеется, не было, но и тот гнев, который люди принесли сюда, исчез куда-то, испарился, когда мимо потекло это несчастное, голодное, измученное, истерзанное быдло.

Слышал и такое:

- Тоже рабочие люди!..

- Не всякий своей охотой пошел.

- Ой, поглядите-ка, старый какой!

Кое-что трогает. Один из пленных - черный белоглазый, курчавый - жадно курит "под губки", то есть крохотный, обжигающий губы окурок. Толкает впереди идущего, передает ему. Тот жадно затягивается и передает следующему.

Или - в последнем ряду идут больные.

- Глядите, глядите, друг дружку под руки ведут.

Вдруг - дикий плач. В толпе мечется семи-восьмилетняя девочка.

- Что с тобой? Задавили? Маму потеряла?

- Боюсь! Ой, боюсь! Ой, немцев боюсь!..

А она их и не видит, бедная. Только слышит мерный топот их ног.

Прошло мимо нас несколько тысяч (тысяч десять - пятнадцать, я думаю) фрицев. Ни одной, даже самой робкой улыбки на их лицах. И на толпу почти не смотрят. Особенно эсэсовцы. Эти (с какими-то отметными значками на груди) глядят и в самом деле зверями. А остальные - люди как люди. Есть и совсем мальчики, есть и старики. В очках. Интеллигентных лиц мало. Офицера не сразу отличишь от рядового. Почти все мрачны, испуганы, ждут или ждали, по-видимому, эксцессов. Но таковых, кажется, не было. И меня это по-настоящему радует.

Большинство групп (или отрядов) проследовало по Смоленскому бульвару к Калужскому шоссе. А последняя - свернула к Киевскому вокзалу. Каждую группу кроме конвоя сопровождают два немца (какие-нибудь старосты?). Перед каждой колонной вместе с русским офицером идет девушка в штатском, переводчица. В арьергарде - советские санитарки с красными крестами на сумках. Пленных "проконвоировали". Но толпы на бульварах и на прилегающих улицах еще долго не расходились. Много разговоров о том, для чего их вели через Москву.

- Им начальство-то что говорило? Что Москвы давно нет, что "Москва капут". Вот им и показали, капут или не капут.

Эту наивную версию я слышал в течение всего дня.

Слышал такой разговор. Лейтенанта милиции окружила компания "калек", инвалидов Отечественной войны.

- В общем, несчастный народ, - говорит лейтенант. - Многие небось с первого дня войны на фронте.

- Ясно! Тоже досталось.

- Точно. Ох-хо-хо!!. Война проклятая. (И мать-перемать.)

Записываю все это наспех, очень небрежно. Недосуг. Но день этот оставил память светлую. Что-то очень хорошее, о чем я, впрочем, и раньше знал, но о чем забываешь, увидел я в характере русского человека.

* * *

Вечером навестил больную Олю С. Там было еще несколько девушек и одна пожилая учительница. Кто-то сказал, что один "эксцесс" все-таки сегодня был. На Крымском мосту несколько мальчишек забрались на ферму и обстреляли фрицев из рогаток.

Девушки засмеялись, а старая учительница сказала:

- Ничего смешного не вижу! Мне стыдно. Этих ребят плохо воспитали. Им не внушили, что такое благородство, не объяснили, что лежачего не бьют.

* * *

Поет по классу рояля.

* * *

Маленький мальчик:

- Папа, подари мне такой вот кинжальчик.

- А что ты с ним делать будешь?

- Ну, что... Мальчишков тыкать.

* * *

Довольно благообразного парня лет 16-17 сняли с трамвайной "колбасы", ведут в милицию. Кепка его - в руках милиционера.

- Вы кепку не ломайте! Учтите это, - не ломайте!

* * *

Пилит мужа. Тот сидит с ногами на стуле, покорно кивает головой и бубнит:

- Да, да, я - гадкий. Я гадкий, Иринушка. Я знаю - я гадкий.

Шестилетний Алеха слушал-слушал эту самоуничижительную похвальбу отца, не выдержал и крикнул из своего угла:

- А я - гадее!

* * *

Вечером на пустынной Пятницкой улице господин в коверкотовом пальто спутнице:

- Посмотри, какая луна шикарная.

* * *

- А, черт слепоносый!

* * *

Редактор детского журнала на собрании сотрудников говорил, что журнал должен постоянно напоминать детям о жертвах, понесенных их отцами и дедами:

- Наши читатели, товарищи, ни на минуту не должны забывать, что они ходят по костям и черепам.

1945

Эпиграф:

"Все было ужасно, но никто не ужасался".

Викт. Гюго, "93-й год"

* * *

У Павелецкого вокзала небольшой ларек, павильончик. На нем вывеска:

"ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ САМОВАРОВ".

* * *

Хлестаков-журналист редактору:

- Я тебя могу забросать Героями Советского Союза!..

То есть у него материала - во!

* * *

Еще недавно, три года назад, он был совсем как огурчик. Ходил гоголем, выпятив грудь, поблескивая чем-то золотым - не то зубом, не то кольцом. А ныне - согнулся, сгорбился... Где его зубы? Где его блеск? Где его модный костюм - не то голубой, не то бежевый? Ничего не осталось от прежнего Л. только разве что голос - важный, барственный, ленивый и снисходительный, да и в нем, пожалуй, куда меньше лени, чем самой простой усталости.

А ведь не воевал, не был в Ленинграде. Все три года проживает в Ташкенте.

* * *