Из того ли то из города...

— Не я, хмель заместо меня думал, — буркнул Илья, поднимая булаву. — Чем это ты нас таким?

— Ею вот, — махнул шапкой своей Иванище.

Коли б кто другой когда рассказал — в жизнь бы не поверили. А тут чего ж, против очевидного не попрешь.

— Хоть бы вытряс поначалу, — беззлобно молвил Добрыня. — Прежде чем добрых людей позорить. Соломы припас, корове на две зимы хватит.

— Добрых?.. Уж не тех ли самых, что надо мной безобразие учинить думали?

— Над таким учинишь… — Добрыня только рукой махнул. — Пока одни думали, другой…

Да как захохочет, руки в боки. За ним — остальные. До тех пор хохотали, пока в груди не заболело.

— Ну, раз такое дело, пойдем, замиримся, — кивнул Илья на заставу.

— Некогда мне, — насупился Иванище. — В Киев поспешаю, на выручку. Осадил Киев хан Калин с войском несметным, никак там без меня не можно. Да и вам бы там быть не мешало.

Переглянулись богатыри.

— Ты это когда о Калине с войском несметным прослышал? — осторожно спросил Илья.

— Так это… надысь… Как заслышал, короткой дорогой и поспешил. Заплутал малость, это было, свернул пару раз не туда…

— Пошли, пошли, — добродушно обнял его за плечи Илья. — Никуда твой Киев от тебя не денется… И Киев, и хан твой… — Покачал головой и повторил вслед за Иванищем. — Заплутал малость…

Хоть и было их: на заставе трое да Иванище, а от молвы никуда не спрячешься. Узнал народ о случившемся, и пошла гулять песня задорная, смешливая. Не как на самом деле приключилось, ан и не совсем в сторону. Ну а уж если и в сторону, то не как Иванище заплутавший…

* * *

Только редко так случается, чтобы посмеялись, да забыли. Хоть и нет пока рати, а вести недобрые время от времени до заставы доходят.

Был у богатырей еще один побратим, Мишка Потык, тот самый, что на подмогу спешил, ан толком не успел. Потрепал слегка степняков уходящих, они его потрепали, тем и ограничилось.

Этот самый Мишка норова был больно упертого. Как в голову втемяшится, так и делает, никогда совета доброго не послушает. Что товарищ верный, что коли помимо головы дурной — золото-человек, то не отнять; но уж коли решил чего, садись в сторонке да поглядывай, куда его кривая вывезет. Ровно отрок, хоть и мало кому удалью да силушкой уступит.

О ту пору, — это еще у князя дружно жили, — не случилось в городе Добрыни, а дань собирать надобно. Илья в одну сторону отправился, Алешка — в другую, Мишка, — деваться некуда, раз под рукой оказался, — в третью. Ну вот чего там особого? Приехал, забрал готовое, в Киев отвез — и гуляй себе, дело привычное. У Ильи с Алешкой так и случилось, а Мишка…

Что он там по дороге себе навыискивал, про то отдельно рассказывать, и не один день. Иной в ливень сухим вернется, а этот в вёдро ни одной лужи не пропустит. Как только за чем едет не позабыл… И вот так случилось, что подъелся до крошки, а за целый день так ничего и не устрелил. Ну, кто Мишку на пиру видел, тот сразу поймет, каково это для молодца — ему день, что другому неделя. Решил заночевать у какой-то речки, костер развел, в воде пошарил — ни тебе раков, ни рыбы не словил, так лег.

«Лежу это я, — рассказывал, — ан не спится. Только глаза закрою, как вижу стол богатый, от яств ломящийся. Открою, все одно не легче. Воды столько выпил, раздулся, что твоя бочка, думал, поможет. Не помогло, только маеты добавилось. И тут слышу, вроде как плеск с воды доносится. Прислушался — так и есть, только темно больно, не видать, чего там. Хорошо, месяц показался, развиднелось немного. Гляжу — лебедь-птица плывет, крыльями по воде плещет. Схватил лук, натянул, а стрельнуть не могу. Будто кто веревкой опутал. А эта плещется себе, и плещется, и даже вроде как дразнится.

Сколько так простоял, не ведаю, только вижу, сложила крылышки и тихохонько так ко мне плывет. Вижу, и не лебедь это вовсе, а красная девица по воде легонько ступает. Тут меня вроде как отпустило, щелкнула тетива по запястью, лук в одной руке, стрелка в другой.

А она улыбается.

— Что ж, ты, — говорит, — Михаил, свет Иванович, никак суженую свою подстрелить решил?.. Чем же это я тебе не угодила?.. Аль собой нехороша, аль другая сердечком завладела?..»

Так было, или не так, — Мишке соврать, что забор пнуть. Вот говорят: «красиво не соврать, правды не сказать», а у Мишки получается, что ни слово — то правда, потому как начнет рассказывать, глухой уши развесит. Что вместе с данью жену молодую привез, Марьюшку, про то спору нету, а до всего остального — не дознались. Еще то правда, что походка у красавицы — чисто лебедь плывет, оттого и прозвали ее Марьюшка — Лебедь Белая. Многие на нее засматриваться начали, поначалу, пока Мишка тех, кто глаза шибко намозолил, не вразумил — нечего, мол, на чужих жен рты разевать. Доходчиво так вразумил, так, что у других враз охота глазеть пропала. Кому ж охота с мордой побитой ходить?