Из того ли то из города...

— Хоть ты и выглядишь молодцом, — князь говорит, — а в дружину мою не каждый вхож. В ней — из лучших лучшие, со всей земли. Про каждого молва ходит, о каждом былинщики песни складывают. Не честь рядом с князем — честь великая с ними быть, за одним столом сидеть, из одного котла потчеваться. Об тебе же не слыхивал. Но коли есть за тобой подвиги, говори сейчас, перед всеми.

— Да какие там подвиги, — развел руками Илья. — Ничего такого, чтоб былинщики песни обо мне складывали, признаться, нету. И взяться неоткуда. Я ведь, как из Чернигова выехал, так сразу сюда…

— Из Чернигова, говоришь? — Князь прищурился. — Дошла до меня весть, будто поганые город осадили, аль соврали? Не знаю вот, вести богатырей своих на подмогу, нет ли?

— Было дело, осадили. Только сейчас уже никакой осады нету, прогнали степняков.

— Откуда знаешь?

— Так ведь сам, своими глазами видел.

— Может, еще и поучаствовал?

— Может, и так.

— От Киева до Чернигова дороги — с пятьсот верст будет. Ты что же, на крыльях летел?

— Пятьсот верст — дорогой окольною. А я напрямки…

Нахмурился князь.

— Деревенщина ты, деревенщина. Что ж ты в глаза мне подлыгаешься? Говорено мне было, нагнано под Чернигов силушки черной, видимо-невидимо. Нет у меня сейчас дружины в достатке, поразъехалась, потому и не иду на подмогу ратью, Киев бы оборонить, ежели что. Ну да ничего, придет время, поквитаемся. А ты мне — прогнали, сам видал, напрямки ехал… Знаешь ли ты, что давно уже нет дороги прямой — заложена? Возле самой речки Смородины поселилось чудо неведомое, то ли человек, то ли птица, и нет с той поры ни проходу, ни проезду? Потому как нет на него управы; а кто решался супротив пойти, тот уж назад не возвернулся? Что же мне с тобой сделать приказать, за лжу твою бесстыжую? Взашей гнать, али в перьях вывалять?

— А ты погоди, князь, гнать да вываливать. Не знаю, как прочие, а те твои гридни, с которыми мне только что встретиться довелось, не больно-то справны…

Тут уж нахмурился не только князь.

— …Не с пустыми руками я к тебе. Подарочек привез.

Свистнул Илья особым образом, подзывая коня своего; тот, где его оставили, там и держался.

Глянул князь на подарочек, глаза мало что молнии не мечут.

— Вижу я, и перьев для тебя мало будет. Ты что же это, никак дружка своего какого пьяного привез?

Ничего не ответил Илья. Снял Соловья, махнул ножом, — спали с того путы крепкие.

— Не дружка пьяного, а то самое чудо неведомое, которое то ли человек, то ли птица. И не к тебе — к народу на суд привез. Народу горе причинил, перед ним и ответ пусть держит.

Глянул князь на Соловья, на Илью, снова на Соловья. Молодец-то, должно быть, с головой не в ладах. С таким свяжешься, сраму не оберешься. Надобно их обоих поскорее со двора наладить, какой с них спрос?

Вздохнул, с крылечка спускаясь, жалко, все-таки, молодца. Такого бы и впрямь в дружину… Подошел к Соловью, встал напротив. Чтобы этакой-то ледащий богатырей губил? Эх, надо бы в шею, да теперь уж нельзя — народ на площадь сбежался. Любят у нас дураков, не дают в обиду.

— Слыхал я, — говорит, — будто ты свистом птиц созываешь, криком — зверей, а шипением гадов. Ну-ка, потешь нас, свистни, к примеру. Коли соберешь птиц, при всех говорю, пожалую тебя ендовой с самым наилучшим медом, какой только в погребах моих хранится.

Глянул Соловей исподлобья, разлепил уста.

— Не у тебя нонче, князь, обедаю, не тебя и слушаю. Накормил меня давеча Илья Иванович досыта, ему и спрашивать.

Ничего не сказал на это князь. Развернулся, да и пошел себе на крылечко. С одним дурнем связаться — себе дороже, а тут целых двое. Так бы и ушел, не попрощавшись, потому как и другие, вокруг стоявшие, головами покачивают, с князем согласные.

— Погоди, княже, — позади себя голос Ильи слышит. — Негоже как-то. Сам же хотел потешиться. Я человек не гордый. Коли просят спросить, так и спрошу. Давай, Соловушко, свистни для князя, да смотри, свисти вполсвиста, а иначе как бы худа не приключилось. — И руку положил на седло, поближе к месту, где булава висела.

Не заставил Соловей себя упрашивать, сунул пальцы в рот. Такую трель выдал, какой Илья прежде не слышал. По двору будто вихрь закружился; кого в воздух подняло, кого по земле волочет. Дружину княжескую что листья по сторонам разметало, самого князя опрокинуло, к дверям подвинуло, вжало в крыльцо, только ноги вверх торчат. Богатыри его хваленые друг за дружку уцепилися, из последних сил держатся. С теремов, что со двора виднелись, маковки ровно кто косой смахнул.

У Ильи же снова голову на части рвет, внутри ковали за молоты взялись. Перед глазами сплошным покраснело, ничего не видать. И как-то разом стихло все. Так, ровно ветер шумит, но ветер — не буря. Яснеть понемногу начало. Народ кто как по двору рассеялся; иные лежат, постанывают, другие — на карачках ползают, третьи, кто посильнее, стоят, шатаются. Богатыри-дружинники головами мотают, князь сиднем сидит, волосы взъерошены.