Из того ли то из города...

Конь, вместо того, чтоб направо свернуть, к реке широкой, влево подался, вдоль стены. Коли б Илья сам правил, непременно бы к реке подался, а тут… Ладно, поглядим. Едет себе эдак неторопливо, стены осматривает. Хороши. Крепки. Башни вот только невысокие, едва выглядывают. С такой башни далеко не углядишь. Да и сами стены тоже не очень. Тут особо высокой лестницы не надобно, чтоб наверх взобраться. Ров неказист, неширок, в смысле. Конечно, когда тут вполне себе город будет, перестроится все, а пока… Пока без богатырей никак, и Добрыня — один из них.

Вот уж и стена закончилась, и башня угловая приземистая, ров в речку уперся. Глянул на нее Илья — в меру поросшая, в меру чистая, шириной не особо — как раз то, что утицам надобно. И шевеление вдали обозначилось, сохатый, должно быть. Ишь как цветом на фоне зелени выделяется. Тут, должно быть, знатные места для охоты, коли зверь так близко к слободам подходит. В другое время не удержался бы, пустил стрелу. А так — не к чему ради потехи зверя бить, сейчас подберемся поближе — пугану, чтоб впредь осторожничал.

Ан вовсе и не сохатый оказался. Конь это, не иначе — Добрынин, потому как оружием обвешан. А статью — ровно близнец тому, что под Ильею. Смирнехонько эдак стоит, ровно задумавшись. Однако ж каждый знает, — не тронь коня богатырского; никому иному служить не станет, хоть ты пополам разорвися. И ничем-то ты его не приневолишь за собой идти. Ну, ежели кто не знает — пускай сам попробует.

Куда ж хозяин его подевался? Нигде его не видно. Никакой приметы не видать, куда направился. Оно, конечно, можно б и подождать, коли б поспешать не надобно. Вот и гаркнул Илья со всей дури, на всю округу, Соловей бы слышал — и тот подивился бы.

И тут шваркнуло что-то неподалеку, возле самой воды, прошелестело, — не иначе как стрела, — и поднялся молодец — косая сажень в плечах, без доспеха, в рубахе с воротом нараспашку, портах холщевых да сапогах. В руках лук, за плечами колчан. На Алешу чем-то смахивает. Они с ним, должно быть, погодки.

— Ты что, иного места не нашел, глотку драть? — спрашивает. — Какого лешего принесло? Чего надобно?

— Да вот, Добрыню ищу. Знаешь такого?

— Может, и знаю. Зачем он тебе?

— Дело у меня к нему есть.

— Дело, говоришь? Силушками, небось, помериться решил?

— Может, и решил.

Вот почему бы просто не сказать о своем поручении от князя? Откуда это берется, чтоб на ровном месте бучу учинить? Задор молодецкий играет — так вон, камень на дороге который год лежит, колею вокруг пробили, поди, да столкни; лесина завалилась, — в сторону сдвинь, еще чего путного сделай. Так нет же. Это пускай кто-нибудь; всем мешает, авось, кто и найдется. Сколько раз бывало: сойдутся посреди дороги два соседа, не успеют друг другу пару слов приветственных сказать, а уж кулаки в ход пошли. Что, с чего — сами потом в толк не возьмут, как и получилось…

— Ну, и как меряться будем? Я тот самый Добрыня и есть.

— Мне все равно.

— Так и мне все равно.

Вздохнул Добрыня, к коню подошел, булаву с седла снял, в руке повертел, перекинул с руки на руку. Обернулся, а Илья, спешившись, таким же манером свою крутит. Уставились друг на друга, словно каждому уже той самой булавой по голове неразумной со всего маху пришлось. Потому — особый манер, его ни с каким иным не спутаешь.

— Давай на поясах, — буркнул Илья. — Негоже с оружием-то. У меня доспех есть, а у тебя — нету.

— Без разницы мне, — буркнул в ответ Добрыня. — Щит есть — им и обойдусь.

Но Илья уже разоблачился, оставшись в том же наряде, что и Добрыня. А у того еще больше недоумения во взгляде.

Наконец, сошлись. Ухватили друг дружку — одна рука под плечом противника пущена, другая — поверх, в кушаки вцепилися. Крякнули дружно, начали. Ногами упираются, тянут один другого, чтоб от земли оторвать да на землю и бросить. Ровно два медведя сцепились. Дышат тяжко, кряхтят. Пар от обоих валит — хоть горшок с репой ставь. Никто не одолел.

Разошлись, насупленные. Сели друг от друга в сторонке, посидели, передохнули, вдругорядь сцепились.

Несколько раз расходились, несколько раз сходились, — никакого проку. И чем бы все окончилось, неизвестно, да заступил Илья ногой в кротовину, подогнулась нога, тут-то Добрыня его набок и повалил. Мало что повалил, так и одолел бы, однако ж вспомнил Илья, чему его жена учила, — она ведь и борьбе у степняков обучена была, — изогнулся особым образом, и Добрыня, вместо того, чтоб его к земле придавить, мимо пролетел да в реку и покатился. Стало быть, что ж — за Ильей победа осталась? Как бы не так. Что ж он, дурнее Добрыни? Вслед за ним покатился. Сначала один водяных с водяницами разогнал, что твое бревно плюхнувшись, затем второй — остатних, которые от первого шарахнуться не успели.