Из уральской старины

Яша-Херувим кашлял с каждым днем все сильнее, бросил пить водку и все молился: он таял как свеча. Особенно тя­жело доставались Яше бессонные ночи, когда все кругом сти­хало и только за печкой трещал сверчок свою бесконечную песню. Ремянников спал как убитый или уходил куда-нибудь. Однажды Яше сделалось особенно тяжело: душил страшно кашель, била лихорадка, в глазах мутилось. «Смерть при­ходит»,— с ужасом думал больной и тихо заплакал. О чем он горевал? Родных у него не было, сначала он был певчим в церковном хоре, потом служил мальчиком в трактире и, нако­нец, попал в хор каких-то странствующих певчих. Так шел год за годом, вечное пьянство, беспорядочная холостая жизнь, то­ска. Все это теперь перебирал Яша в своем больном уме, и ему делалось еще тяжелее: в этой пестрой, беспорядочной жизни не было ни одного светлого мгновения, ни одной ра­дости.

— Свиньей жил… в грязи бродил… — стонал Яша, падая головой в подушку.— Давно пора умирать!

В Москве Яша познакомился с Матильдой Карловной, ко­торая тогда жила еще с матерью. Она была такая белень­кая, хорошенькая девочка, совсем еще молоденькая. Яше ужасно было жаль, что она убивается над работой в мага­зин, и захотелось остепениться, чтобы чем-нибудь помогать ей. В его душе затеплилось что-то вроде любви; но это чувство оборвалось в самом начале. В Москву приехал Евграф Павлыч и купил у матери маленькую немочку, а по пути захва­тил с собой нескольких певчих для своего заводского хора. У Яши был еще голос, и он тоже поехал за своей немочкой куда-то в Сибирь.

Дальше… что было дальше — Яша затруднился бы расска­зать даже себе самому: то же бесшабашное пьянство, веч­ное похмелье и непроходимое свинство. Да, все грехи да грехи, точно бесконечная паутина. Стояла уж осень, листья давно облетели с деревьев и в саду с воем и свистом рвал­ся холодный осенний ветер. Дождь то переставал, то начинал идти снова, и слышно было, как слезливо журчала вода по водосточной трубе. Неприятно, глухо, уныло было все кру­гом, точно не будет завтрашнего дня. Мысли в голове Яши начинали путаться, напал какой-то страх, и он тихо вскрик­нул, но этот слабый, глухой крик испугал его еще более, точно возле него крикнул кто-то другой. Яша уже не в пер­вый раз слышал этот крик и не узнавал собственного го­лоса. Теперь, охваченный паническим ужасом, Яша поднялся с постели и начал звать Ремянникова, который спал мерт­вым сном.

—    Ну, чего тебе?., а?..— бормотал Ремянников сквозь сон.

—     Федя, голубчик… страшно мне,— шептал Яша, накло­няясь над самым изголовьем спавшего друга.— Ты не слыхал ничего, Федя?.. По ночам кто-то у нас кричит… так и слышно, что под землей кто-то этак глухо стонет и опять молчит.

— Ну и пусть кричит… Эк тебя взяло, Яшка!.. Только спать мешаешь…

—     Да ведь кричит, Федя… Это он меня зовет в землю. Ох, как страшно, Федя, умирать; темно кругом… холодно… а там страшный суд, за каждый грех должен ответ дать. Феденька, голубчик, прости ты меня, ради Христа, ежели я тебя чем обидел…

—     Ты обидел меня? — удивился Ремянников; как он ни хо­тел спать, но мысль, что Яша мог кого-нибудь обидеть, заста­вила его расхохотаться.— Вот ты клопов, Яша, часто обижал; у них проси прощения… Ха-ха! Обидел!.. Уж только и при­думает!

—     А вот и обидел я тебя, Федя,— упрямо продолжал Яша, с трудом прокашливаясь.— Помнишь попа-то Андрона… когда он вас с Мариной в беседке застал? Это я его подвел… Фе­денька, голубчик, прости меня!..

Яша совсем упал на пол и несколько раз ударил лбом в знак полного раскаяния.

Это признание точно ужалило Ремянникова; он вскочил с постели и схватил Яшу за его худые, костлявые плечи.

—     Яшка, так это ты подвел?., а? — шептал Ремянников, начиная сжимать корчившегося в его руках Яшу.

—     Я… прости, Христа ради… ой, больно!.. Ты мне добро делал, а я вот какую шутку устроил… Ох, Феденька, тяжело ца душе… согрешил я против тебя…

Ремянников на минуту задумался, а потом спросил:

—    Для чего тебе-то, Яша, нужно было подводить попа? Ведь ты меня зарезал… Да если бы я знал это раньше, я тебя тут же бы и задушил. Не видать бы тогда Евгра­фу Павлычу Марины, как своих ушей. Яшка, я и теперь заду­шу тебя…

—   Убей, ну, убей…— беззащитно проговорил Яша, опуская руки.

—   И убью… Ну, говори, кто тебя научил?., а? Ведь это ты не своим умом придумал?., а?

—   Все скажу, Федя… Тогда пришла ко мне вот сюда во флигель Мантилья и велела ехать в Ключики; она и научила, как попа на тебя с Мариной подвести…

—  Так вот кто… Мотька все устроила! — застонал Ремян­ников и в отчаянии рванул себя за волосы.

—   Гунька тогда возил нас в Ключики-то, — продолжал Яша, припоминая свою поездку.

—   Кого нас?

—   Ну, нас: меня да Анфису… Сперва-то сама Мантилья хотела ехать со мной, да ей нельзя было.

—   Вот оно что! — повторил Ремянников несколько раз, стараясь что-то припомнить.— Так… ѳначит, и палевые голуби отсюда же прилетели! Ловко… Ну, я с ними со всеми рас­правлюсь.

—   С кем это?

—   А уж это мое дело…

—  Ты, Федя, пожалуйста, не сердись на Мантилью-то: она ведь любит тебя, а это я виноват…