Из уральской старины

—    Перестаньте, барышня,— шептала низким контральто­вым голосом Анфиса, осторожно поправляя рассыпавшиеся бе­локурые волосы лежавшей неподвижно нѳмки.— Этим беды не изжить. Разве он может вас понимать?

—   Вот что, Анфиса,— заговорила Матильда Карловна, при­поднимаясь с постели.— Ремянников теперь в Ключиках, у по­па Андроника… Ты знаешь поповскую дочь Марину? Ты ведь все на свете знаешь.

 — Как же видала, барышня… Ничего, так, толстая, рыжая девка, и больше ничего. И сам поп рыжий, и Марина рыжая.

— Она красивее меня, Анфиса?

—   Что вы, барышня?! — пришла в ужас горбунья.— Да разве можно так говорить? Вы заправская барышня, а та м.ужичка, вроде как наша Дашка… Только и хорошего в ней, что из себя толстая, как сальная свеча.

—    Нет, ты меня обманываешь,— задумчиво говорила Ма­тильда Карловна, надевая расшитую батистовую кофточку.— Чем же она понравилась Феде, если некрасивая?

—    Ах, барышня, барышня… Да ведь все эти мужчинишки на одну колодку: им бы только новенькая девка была да гла­за на них пялила,— вот и все… Поп-то Андрон голубятник: бе­гает по крыше с шестом за голубями, а рыжая Маришка с го­стями хороводится. Известная музыка-то… А только поп Ан-

X дрон хоть и прост, а как Федька попадет ему в лапы, костей не соберет. Посильнее Федьки будет поп-то, даром что старик…

—  Да?

—   Уж беспременно… Как медведь поп-от: пожалуй, и баш­ку отвернет под сердитую руку.

Матильда задумалась и долго ходила по комнате, что-то соображая про себя; лицо у ней было нахмурено и бледно, гу­бы сжаты, грудь поднималась тяжелой волной. Анфиса сле­дила за ней улыбавшимися хитрыми глазами и в душе была счастлива: чужие страдания ей всегда доставляли величайшее наслаждение, особенно страдания женщин, которые имели не­счастье быть красивее горбуньи. «Так и надо, так и надо! — повторяла она про себя, наслаждаясь чужим горем.— Вот вам, красивым-то, воем так нужно… Не сладко, видно, миленькая Матильда Карловна?»

—   Послушай, Анфиса,— заговорила Матильда, останавли­ваясь перед горбуньей.— Я была сейчас у Яшки-Херувима… Он до чертиков допился, ну, да я его нашатырным спиртом вытрезвила, ничего, продыбается. Вечером-то я хотела сама ехать с ним в Ключики… Понимаешь? Ну, а теперь нельзя изза этой твари Матрешки: все дело испортит, ежели оставить ее одну с Евграфом Павлычем

—   Ничего, сократим… Не таких ломали; с жиру девка бе­сится.

—   А как меня хватится?.. Беда будет… Так вот я и приду­мала: поезжай уж ты с Яшкой, а я здесь останусь. Отправлю вас с кучером Гунькой на паре гнедых, которых из Барабы[2] при­вели,— в час двадцать-то верст промчат,— а вы остановитесь не у попа… Нет, все равно, к попу прямо на двор; ты останешь­ся в повозке, спрячешься, а Яшка пусть идет к попу. Поняла?

—    Ну, барышня, как не понять… что вы!

—    Ты только смотри за Яшкой в оба, чтобы н-е натренькался прежде дела… Если Федя у попа, выжди, пока он с по­повной где-нибудь свиданье устроит; уж наверно у них сегодня будет свиданье, сердце у меня чует.

Горбунья улыбнулась одними глазами и только мотнула своей птичьей головой,— дескать, известное это дело.

—    А когда Федя будет на свиданье, Яшка и пусть шепнет попу такое словечко про дочь… Одного-то Яшку нельзя отпу­стить: или проболтается, или напьется прежде времени, а ко­гда будет знать, что ты следишь за ним, он устроит. Ведь Яшка сильно тебя боится.

—    Чего ему меня бояться? Я не медведь,— надулась гор­бунья, питавшая к Яше-Херувиму нежные чувства; она посто­янно была в кого-нибудь влюблена и разыгрывала бесконечные романы самого фантастического характера, воображая себя красавицей.

—    Да, я и забыла, что ты влюблена в него,— засмеялась Матильда Карловна.— Значит, вам веселее будет ехать вдвоем.

Горбунья промолчала, потому что не умела прощать даже самых невинных шуток, задевавших ее сердечные дела, но, за­нятая своими соображениями, нмка не желала ничего заме­чать, а только прибавила не допускающим возражений тоном, каким распоряжалась обыкновенно в девичьей:

—    Ну, так решено: под вечер я тебя отправлю с Яшей, а сама останусь дежурить здесь.

—    Может, Евграф-то Павлыч не захочет еще глядеть на Матрешку,— ядовито заметила горбунья.— Он что-то давнень­ко не бывал у вас… соскучился, поди!

—    Молчать, змея подколодная! — крикнула Матильда Кар­ловна, вспыхнув до ушей.— Очень мне нужно возиться с ним! Будет уж, надоел… Пусть свои узелки развязывает… Разве не стало девок? Вон их целы двенадцать… А ты со мной не раз­говаривать, когда не спрашивают! Слышала? А то я тебе завя­жу рот. насидишься вместе с Дашкой…

Горбунья сделала свое обычное смиренное лицо и приня­лась просить прощения фальшивым голосом.

III