Из Венеции: дневник временно местного

Придя домой, сразу полез гуглить. Лучше бы я этого не делал. Марио Сирони (1885–1961) начинал с футуристами, потом передумал, попал под влияние метафизиков, потом создал собственное направление. И наконец… Цитирую Википедию: «В 1932 году, совместно с художниками Энрико Прамполини и Джерардо Доттори, участвует в организованной в Риме „Выставке фашистской революции”, украсив ее залы футуристическими работами. В годы правления в Италии фашистского режима Марио Сирони пользовался покровительством властей и выполнял многочисленные заказы по монументальной настенной живописи, создавал мозаики и барельефы». Впрочем, потом все опять было хорошо: «После Второй мировой войны работы художника принимали участие на выставках современной живописи „Документа” в Касселе». Конец цитаты.

Сперва неконтролируемая, рефлекторная реакция на слово «фашизм». Потом вспомнил про то, что большинство художников-футуристов приветствовали Муссолини. Потом — вот он, живой укор, висевший на соседней стене, — замечательный Дейнека. (Но Сирони — это все-таки не красавицы-спортсменки-комсомолки.) И прочие советские таланты, включая гениального любимого Лисицкого, который, между прочим, был главным художественным редактором «СССР на стройке» и главным художником ВСХВ. Потом погуглил неизвестных мне подельников Сирони — Прамполини и Доттори. Судя по репродукциям, хорошие художники, но совсем без царя в голове, что ни картина, то удалая абстракция или вид на землю с самолета. А Сирони писал пустые заводские окраины. И в каждой его картине есть тихий вздох и тайна.

Эх, Сирони, Сирони…

27 сентября

Великие итальянцы не умели писать морскую воду.

А французы — много позже — научились.

Обо всем этом у меня было время подумать на митинге «No grandi navi».

Чем круизные лайнеры, белые плавучие дома, вроде тех, что швартуются на углу моей 19-й линии Васильевского острова, мешают лагуне — я не знаю. Тем более что причаливают они где-то на задворках и только редко-редко проходят каналом делла Джудекка. И то не сами: два буксира — один тянет спереди, другой ласково подпихивает в зад — ведут их по Каналу, как две бабы, провожающие домой пьяного мужика, который сам идти не может, а только мычит и мотает башкой.

Но чем-то, видно, мешают.

Митинг протеста был велик. Опытный взгляд завсегдатая оценил число присутствующих: не менее тысячи человек. Поскольку население исторической части Венеции (а мне показалось, что людей из Местре и Маргеры там не было) ровно в сто раз меньше населения Петербурга, я представил себе 100 000 (сто тысяч прописью!) на Марсовом поле — и поперхнулся.

Любой митинг начинается на подходе. Идешь, допустим, на Марсово поле вдоль Канала Грибоедова и смотришь ревниво: эта симпатичная компания студентов — тоже на митинг или просто шляются? Здесь сомневаться не приходилось. Народ в фирменных футболках (на алом фоне золотая Рыба-Венеция жрет пароходик) и с одинаковыми флагами с соответствующим лозунгом тянулся к набережной Дзаттере вдоль и по каналу Рио ди Сан Тровазо.

Народу на воде столько же, сколько на набережной. Часть на моторках, многие на лодках, в которых гребут, конечно же стоя. Трогательная картинка: в одной лодке дед, сын и внук. Старик гребет на корме. Отец на носу учит малолетнего сына управляться с веслом и невероятной венецианской уключиной.

На набережной небольшого канала за Санта Мария делла Салюте есть мастерская по изготовлению уключин для гондол и лодок. Широкие двери все время распахнуты, и всякий может видеть, как молодой парень, не отвлекаясь на зевак, режет с помощью лезвия с двумя перпендикулярными ручками (я не знаю, как называется этот инструмент) уключину из темного дерева. Венецианская уключина, изогнутая, как барочный святой, и текучая, как скульптура Генри Мура, имеет четыре позиции — три для гребли и одна, чтобы табанить. В сущности, это первая в мире коробка передач.

Узкая набережная кипела. (Узость вообще способствует кипению.) В двадцати метрах от набережной плавала трибуна. Вокруг трибуны шлялись бесчисленные моторки, лодки и парусники. Парусников было немного, но зато они были самые нарядные и, конечно же, под латинскими парусами.

В Академии есть несколько больших полотен Джентиле Беллини и Карпаччо, изображающих всякие важные венецианские события. Толпа равномерно кишит на берегу и на воде. Снуют лодки, барки и галеры. Развеваются знамена. Звучит музыка. Вот только воду они писать не умели.

А теперь представьте себе, что Беллини, увидев «Прогулку на воде» Эдуарда Мане, пригласил его в гости — пожить и вместе поработать. Потому что писать венецианскую толпу — молодых щеголих и солидных мужчин, да так, чтобы все вместе и каждый при этом отдельно, — Беллини умел, а блики на воде — нет. И в этот солнечный день они, Мане и Беллини, пришли на набережную Дзаттере и вдвоем написали веселый антиглобалистский митинг, цели которого были, вероятно, вполне дурацкими.