Из воспоминаний

«Письмо вождям» вызвало универсально негативное отношение комментаторов. С острой критической статьей выступил и академик А. Д. Сахаров, который получил только «смягченный» вариант письма. «Письмо вождям», опубликованное повсеместно в первичном или вторичном вариантах до публикации «Архипелага» на английском и других языках, безусловно снизило интерес к этой книге. «Письмо вождям», которое прошло по разным газетам в миллионах экземпляров, показывало Солженицына как противника западной демократии и сторонника авторитарной системы, русского изоляциониста и утописта.

Солженицын-писатель имел, благодаря Нобелевской премии, все еще репутацию «великого» или «выдающегося». Но Солженицын как мыслитель уже не принимался всерьез.

Солженицын в Цюрихе

Высылка Солженицына из СССР не была неожиданностью для него самого, он именно этот исход своей борьбы считал наиболее вероятным. На заседании Политбюро ЦК КПСС 7 января 1974 года Председатель КГБ Ю. Андропов внес предложение «…выдворить Солженицына из страны в административном порядке. Поручить нашим послам сделать соответствующий запрос в ряде стран, которые я называю в записке, с целью принять Солженицына… Жить за рубежом он может безбедно, у него в европейских банках на счетах находится восемь миллионов рублей». [50] По тогдашнему курсу рубля это было около двенадцати миллионов долларов. Эта сумма была близка к той, которую называли и западные корреспонденты.

Однако найти желающих принять Солженицына было не очень легко. Запросы шли в основном в европейские страны. 2 февраля 1974 года канцлер ФРГ Вилли Брандт публично заявил, выступая в Мюнхене, что Солженицын может свободно жить и работать в ФРГ. Повод для такого заявления был тогда не ясен, так как никто еще не знал о конфиденциальных запросах через посольства. Заявление Брандта сразу привело в действие аппарат КГБ. 7 февраля Андропов сообщил в ЦК КПСС о том, что «заявление Брандта дает все основания для выдворения Солженицына в ФРГ, приняв соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР». [51] Советские дипломаты в Бонне начали переговоры в германском МИД, и операция высылки Солженицына была быстро осуществлена 13 февраля 1974 года – рейсовым самолетом из Москвы во Франкфурт-на-Майне.

14 и 15 февраля по телевидению я видел прибытие Солженицына во Франкфурт, а затем и кратковременный эпизод прогулки Солженицына и Генриха Бёлля, который принял Солженицына в своем доме. После этого Солженицын вместе с прибывшим в Германию адвокатом Хеебом уехал в Цюрих.

У меня в начале марта была лекция в Италии и визит в Милан для встречи с издателем. Я мог поэтому заехать в Цюрих, либо по дороге в Италию, либо обратно. Я тогда ездил по Европе поездами, а не летал самолетами. Я написал письмо Хеебу и вложил в него письмо для Солженицына, сообщив ему о своих планах и о том, что я мог бы заехать в Цюрих «хоть на час-два» и объяснив Александру Исаевичу, что у меня есть несколько надежных каналов для связи с Москвой. Это мое письмо в недавних воспоминаниях самого Солженицына выглядит несколько иначе:

«Переселился я на Запад – Жорес из первых стал навязываться приехать в Цюрих и даже в первые дни, – продолжить внешнюю иллюзию нашей дружбы? Она очень запутывала европейцев, смазывала все грани. Я отклонил. Личные отношения не возобновлялись». [52]

О моем письме Солженицын узнал от Хееба, но, не читая его, написал ответ:

...

6. 3. 74.

Жорес Александрович!

Лежат тысячи писем не то что не прочтенных, но даже не просмотренных. Возможно, среди них – и Ваше о поездке в Италию, я этого не знал. В чем я сейчас нуждаюсь – это в совершенно замкнутой жизни (впрочем, как и всегда), уходе в свою работу. Не то что встречи, но даже переписка мне крайне тяжела. Прошу Вас поэтому не выполнять своего намерения приехать в Цюрих.

Жму руку. Добрые пожелания Маргарите Николаевне.

Лист бумаги был обрезан точно по размеру письма на десять строчек. Нижняя чистая половина еще могла пригодиться. Эта привычка экономить бумагу сохранилась у Александра Исаевича с лагерных времен, письма Солженицына другим людям, по крайней мере до конца 1974 года, также всегда были обрезаны по числу строк. Моей новой знакомой из американского журнала «Тайм» Патрише Блейк письмо Солженицына уже в июле 1974 уместилось даже не на половинке, а на четвертинке обычного листа бумаги.

Я, естественно, не пытался восстановить какие-либо отношения с Солженицыным или что-либо о нем писать. Но инициативу писать и заявлять о Жоресе Медведеве, или о «братьях» Медведевых, стал проявлять теперь сам Солженицын. В 1974 году это случилось несколько раз.