Из воспоминаний

Я сам видал близких к "народовольцам" людей, которые думали, будто только случайность, арест Желябова и А. Михайлова, помешали в марте 81 г. Великой Революции разразиться тогда же. От таких надежд приходилось теперь отказаться. Для "Революции" русский народ не оказался ни материально, ни духовно готовым. Своей деятельностью и особенно своим успехом "народовольцы" в нем подготовили только "реакцию". Самая мысль, после 61 года, сразу поднять весь народ против "Царя" показала непонимание его психологии. Организация "народовольцев" {75} без поддержки в народе, была легко раздавлена простой "полицейской" техникой. Из этого теперь приходилось делать выводы и искать для борьбы с "побеждавшей" реакцией новых путей. Одни, наследники деятелей 60-х годов, по-прежнему верили в возможность "сберечь и развивать" начала того нового строя, которые были даны в 60-ые годы и были постепенно усвоены жизнью. Сюда относились и "судебные" учреждения, и "Земские" установления; они могли укреплять в России "законность", защищать "права человека", развивать и распространять просвещение, подымать народное благосостояние. Делать это стало, конечно, гораздо труднее теперь, чем тогда, когда за этим стояло и сочувствие и содействие "Власти"; но добиваться этого, и особенно отстаивать то, что уже было дано, защищать его от "разрушения" все же оставалось "возможным". Это делали и судебные деятели, борясь законными средствами против нового, внушаемого им сверху в судах направления, и земцы в борьбе с губернаторами, и либеральные профессора при новом уставе; это особенно делала легальная пресса, поскольку ей это было возможно.

Но как раньше, так и в это время, были и более нетерпеливые люди, которые не могли удовлетвориться подобною осторожной тактикой, и хотели добиться "сразу", "всего". Они были по взглядам и по темпераменту наследниками "народовольцев", но все-таки уже научились из жизни, что прежняя тактика, кроме разгрома, ни к чему не приводит. Надо было поэтому сначала создавать себе поддержку и опору в народе, в наиболее многочисленных и обиженных классах его.

Народу, который остался равнодушным к борьбе за Учредительное Собрание против самодержавия, нужно было указывать на других более понятных, доступных ему и близких "врагов". Среди революционеров по этому вопросу мнения расходились; одни {76} видели подходящие революционные элементы в крестьянстве, которое можно было поднимать на помещиков из-за его жажды к земле, другие среди промышленных рабочих, которых угнетали хозяева предприятий и на которых держался весь капиталистический строй. Отсюда вышли две главные революционные партии.

Царя, еще не утратившего обаяния "Освободителя", можно было в глазах народа превращать в пристрастного защитника "помещиков" и "фабрикантов" и тем его авторитет подрывать. Но такой план должен был быть рассчитан надолго. Пока же нужно было не "действовать", а только накапливать силы. Вместо "штурма", вести подкопную борьбу в исключительно трудных условиях для наступающих; надо было быть осторожным, скрываться, чтобы преждевременно не обнаружить себя; те, кто занимался подобной работой, среди крестьянства или среди рабочего мира, естественно не могли своего серьезного дела компрометировать ради участия в интеллигентских студенческих демонстрациях, как могли делать те, кто "политикой" не занимался. Этим, может быть, объясняется тот аполитичный характер студенческих беспорядков этого года, который успокоил и обрадовал власть. Это не означало, что сами студенты были довольны общим политическим положением; но на них отражался упадок этого времени. Убежденные люди, способные собою для общего дела пожертвовать, принуждены были пока скрываться в подполье и только там вести свою работу. Их время еще не настало.

Но можно ли по человечеству удивляться, что ведя с большой опасностью для себя такую работу, они с недовольством и недоверием смотрели на либеральных, легальных деятелей, упрекали их за умеренность, постепенность, готовность к компромиссам с врагом, подозревали их в способности изменить и предать? В этом относительно многих была не только вопиющая несправедливость, но и услуга, которую {77} революционеры этим оказывали общим врагам, то есть настоящей реакции.

С этими настроениями я стал встречаться тогда и надо было среди них выбирать. Всем своим прошлым, вероятно, и темпераментом я был связан с людьми "либерального" направления. Но мне приходилось тогда встречаться и с их идейными критиками, людьми преданными "революционному" делу.

Из мемуарной литературы об этой эпохе (Чернов и Мартов) я увидел потом, как много из них были тогда хорошо со мною знакомы. Но в свою политическую работу они меня не посвящали; я был не их лагеря. Говорить об этом чужим могли только "болтуны или провокаторы". Эти категории были друг на друга похожи;