Из воспоминаний секретаря одной делегации

О Муссолини тогда еще не говорили в Риме. Разумеется, в итальянских политических кругах его хорошо знали. Но широкой публике имя это было мало известно, как, конечно, и той части русской колонии, которая соприкасалась с посольством на виа Гаэта. Гораздо лучше он был известен эмигрантским революционным кружкам. Вся молодость Муссолини прошла среди русских революционеров, — его там звали „Бенитушка". Официальные биографы итальянского диктатора вскользь сообщают, что он в молодости был влюблен в русскую революционерку Елену М. Некоторые биографы делают даже политические выводы Из этой юношеской любви дуче. Так Маргарита Сарфатти в своей книге „Муссолини", предисловие к которой написал сам диктатор, говорит несколько неожиданно: „Глава итальянского правительства сумел добиться результатов в переговорах с СССР, думаю, по той причине, что он на своем двадцатом году познал взбалмошную, увлекающуюся по пустякам русскую душу. Тот, кто любил женщину чужой страны, эту страну понимает". Известна и долголетняя дружба, связывавшая Муссолини с г-жой Балабановой. По словам итальянского биографа, у нее Муссолини встречал и самого Ленина. „Нельзя себе представить без волнения, — пишет Сарфатти, — эту бедную комнату Анжелики Балабановой в Цюрихе, хозяйку, впоследствии восседавшую в шелковых креслах Кремля, ее товарища с татарским обликом — ему суждено было стать могущественнее королей и императоров, ибо звали его Лениным — и бледного юношу, переводившего на итальянский язык Энгельса и Маркса, — юноша этот был дуче, Муссолини..." Много лет спустя, в декабре 1919 года, Ленин, принимая в Москве делегацию итальянских коммунистов, мрачно ее спросил: „А что же Муссолини? Почему вы его потеряли? Жаль, решительный был человек. Вот кто привел бы вас к победе..."

Как бы то ни было, в ту пору, когда делегация приехала в Италию, другое имя было у всех на устах. Никаких личных воспоминаний у меня с ним не связывается, но читатели, быть может, извинят многочисленные отступления моей статьи.

VIII.

Все необыкновенно в Габриеле д'Аннунцио: и его талант, и его биография. Он стал известен пятнадцати лет от роду, выпустив первую свою книгу. Десятью годами позднее он был уже знаменитостью и в литературе и в обществе. Римская аристократия носила его на руках. Чуть ли не вся итальянская молодежь захлебывалась от восторга, повторяла стихи нового поэта, которого сравнивали с Альфьери и с Петраркой. Сам он скромно себя сравнивал с Леонардо да Винчи{7}, указывая, что лишь они двое в Италии сочетали в себе ум и гениальность.

Виктор Гюго, умирая, говорил: „Пора перестать загромождать собою свой век" („Il est temps de d'esencombrer le si`ecle"). Д'Аннунцио с любовью повторял это изречение. В Италии многие считали его кандидатом на мировой пост, освободившийся со смертью Гюго. Другие, правда, считали его „королем шарлатанов". В искусстве он был „неронианцем", „сатанистом", „богоборцем" и писал с себя антихриста. Некоторые его произведения сделали бы честь комсомольцу. Одна из книг д'Аннунцио вызвала небывалый скандал. Кардинал Дженари велел отслужить мессу во искупление того, что христианином в христианском государстве могло быть написано подобное произведение. В политике же д'Аннунцио был консерватором, даже реакционером - всякие сочетания бывают на свете. В 1897 году он был по реакционному списку избран в парламент и заседал три года на крайней правой скамье. Но однажды во время заседания, раздраженный речью единомышленника, он неожиданно порвал со своей партией и, к всеобщему изумлению, пересел на крайнюю левую скамью. Палата была вскоре вслед за тем распущена, и политическая карьера д'Аннунцио прервалась надолго.

Осталась частная жизнь. Ни для кого, впрочем, не тайна, что именно частной жизни д'Аннунцио в значительной мере обязан своей славой. Женщины сходили по нему с ума. О его бесчисленных романах и победах распространялись легенды. Самый шумный из этих романов — с величайшей артисткой Италии — доставил ему и европейскую известность. Быть „первым в Риме" было так же недостаточно д'Аннунцио, как быть „первым в деревне". Он хотел стать первым в Париже. Вдобавок кредиторы не давали ему покоя в Италии: на все его счета у издателей был наложен арест.

Габриель д'Аннунцио переселился во Францию и стал писать по-французски. К его французским стихам критика отнеслась без особого восторга. Но шум, романы, сенсации сопровождали д'Аннунцио повсюду. По общепринятому выражению, „перед ним открылись все двери". Французские писатели не без иронии рассказывают о светских успехах итальянского собрата. Неподражаемо описал один из них (Купюс) визит д'Аннунцио к Саре Бернар. „Он остановился как вкопанный в нескольких шагах от Сары и сказал точно в экстазе: „Belle!.. Magnifique!.. l'Annuncienne..."{8} Затем помолчал и добавил: „Bonjour, Madame"{9}. Сара была поражена, хоть, видит Бог, нелегко было удивить ломанием Сару Бернар.