Из воспоминаний

В это время я уже писал большую книгу о Сталине и сталинизме, собирая по крупицам свидетельства бывших «зэка», старых большевиков, писателей – всех тех, кто был готов мне что-либо рассказать или хотя бы высказать свое мнение. Мое имя стало известно и среди бывших «колымчан», многие из переживших лагеря, пытки и тюрьмы стали сами разыскивать меня, чтобы рассказать о тяжком опыте неволи и обо всем, что они знали или слышали от других, погибших в лагере людей.

Однажды мне позвонила женщина и спросила, не являюсь ли я сыном Александра Романовича Медведева. Я ответил утвердительно. «Я была с вашим отцом на Колыме и работала с ним в одном “совхозе” в теплицах. Из его знакомых я первая узнала о его смерти». Я записал адрес этой женщины и на следующий день вечером был у нее дома. В небольшой московской квартире жили две «колымчанки», не родственницы, а подруги с одинаковой судьбой. Они не разлучались на Колыме все проведенные там семнадцать лет. Им разрешили жить вместе в Москве.

В 1940 году обе они трудились в теплицах в пока еще не особенно большом аграрном хозяйстве Колымы. Весной 1940 года туда попал и мой отец. Во время аварии на шахте он сильно ушиб руку и больше не мог работать под землей. Сил оставалось все меньше, и его определили теперь на «женскую» работу в «совхозе». Он часто рассказывал о своей семье и сыновьях-близнецах, показывал фотографии. «У вас такие редкие имена, – сказала мне одна из “колымчанок”, – Рой и Ресс. Когда нам рассказали о вас, мы подумали: не сыновья ли это Александра Медведева?»

Питание в совхозе было лучше, чем на приисках, но отец становился все слабее. В конце года его положили в больницу, расположенную недалеко от теплиц. Диагноз не оставлял надежды – саркома кости. «У вашего отца был выходной костюм. Он сохранил его, несмотря на домогательства блатных. В этом костюме он хотел выйти на волю, он очень надеялся, что его дело будет пересмотрено. Но в один из дней в начале 1941 года мы увидели этот костюм на плечах нашего бригадира. Оказалось, его вызвали в больницу, чтобы сообщить о смерти его „работника“, и бригадир забрал тот чемоданчик с вещами, с которым Медведев никогда не расставался». Другие вещи, в том числе и все наши письма и фотографии, бригадир, конечно же, выбросил. Эти две «колымчанки», с которыми я беседовал, знали, что на имя Медведева приходили письма, они видели обратный адрес и могли, конечно, написать нам, что отец умер. Но они решили этого не делать. «Пусть лучше сохранится надежда». Они не знали о вернувшемся к нам денежном переводе и заказных письмах.

Война снова изменила судьбу нашей семьи. В июле и августе 1941 года я работал вместе с другими школьниками Ростова на уборке богатого урожая донских степей. В сентябре мы не без труда перебрались в Тбилиси, где познакомились и поженились наши родители, где родились мы с Жоресом и где у матери, Юлии Исааковны, было много родных. В конце 1942 года нас с Жоресом предупредили о предстоящем призыве в армию. Я все же считал важным закончить среднюю школу и обратился по этому поводу в Министерство просвещения Грузии. Но там на этот счет не было никаких указаний, и мне сказали, что единственное, что я могу сделать, – это сдать экстерном все экзамены на аттестат зрелости. Я согласился и три недели по двенадцать-четырнадцать часов в день не вставал из-за стола, штудируя учебники десятого класса. В середине января у меня приняли экзамены прямо в министерстве, и через несколько дней я получил документ, заменяющий аттестат зрелости.

Жорес не стал этого делать. Немецкие войска стояли еще на Северном Кавказе, войне не было видно конца, и вопрос об аттестате казался Жоресу не особенно важным. Всего два месяца мы провели вместе с ним в учебном полку под Кутаиси, где нас учили чему угодно, но не тому, как надо хорошо воевать. Неожиданно в полк пришел приказ генерала Щаденко, который отвечал за подготовку резервов армии. Приказ требовал вернуть обратно в военкомат всех молодых людей со средним образованием для направления их в военные училища. В действующей армии были особенно велики потери среди младших офицеров, и надо было расширить и ускорить их подготовку. Но в училище я все же не попал, так как меня «браковали» мандатные комиссии. В 1943 году уже начали действовать какие-то недоступные нам принципы отбора даже при призыве в армию.

В результате, я скоро начал работать в Артиллерийском арсенале № 3 Закавказского фронта – одном из многих наспех созданных в начале войны военных заводов, которые прекратили свое существование осенью 1945 года. По вечерам я много читал, главным образом книги по философии. В Тбилиси у меня появилось несколько друзей, судьба которых и до сих пор тесно сплетена с моей судьбой. Как и я, они давно уже увлекались историей и философией. У троих из них отцы также были арестованы.