Из воспоминаний

Некоторые партийные руководители, занимающиеся у нас проблемами идеологии, давно требуют как-то пресечь мою деятельность, будто бы разрушающую тот облик «развитого», или «зрелого», социализма, который создает официальная пропаганда. Я считаю все же, что в СССР еще не создана вполне совершенная модель социализма и что наш далеко не идеальный советский социализм все еще основательно перемешан с лжесоциализмом.

Философ П. Егидес, горячо приветствуя мои социалистические убеждения, крайне недоволен, однако, что я нахожу в современном советском обществе какие-то элементы социализма. Как утверждает Егидес, взгляды Роя Медведева окончательно разоружают и расслабляют движение либеральных интеллектуалов. Ибо если в СССР «налицо социализм, и дело лишь в том, чтобы развивать социалистическую демократию, и раз налицо беспрерывные “улучшения”…, то к чему сейчас бороться, конфликтовать с властями, дразнить их, рисковать вызывать их гнев, к чему вызывать огонь на себя? Не лучше ли вернуться в лоно привычного раболепия, где более или менее спокойно и уютно?» Егидес обвиняет, правда, не только меня, но и Солженицына, ибо как только обнаружился его антисоциализм и антидемократизм, трусливые либеральные интеллигенты «стали уходить от демократического движения вообще». [102]

Что касается Солженицына, то он негодует по поводу того, что Рой Медведев вообще защищает идею социализма, у которого, как полагает Солженицын и его друг И. Шафаревич, ни при каких условиях не может быть приемлемой «модели» или «человеческого лица». Выступая в 1974 году в Стокгольме, Солженицын сказал: «У нас в СССР принят термин “инакомыслящий” или “диссидент”. Так вот надо быть осторожным в употреблении этого термина, более точно употреблять его. Рой Медведев в точном смысле слова не относится к инакомыслящим, в СССР ему ничего не угрожает лично, потому что он в общем наилучшим образом защищает режим – более умно и более гибко, чем это может сделать официальная печать». [103]

Примерно то же самое заявлял недавно и А. Авторханов: «Надо разбить, – пишет он, – миф, который гуляет на Западе – “Медведев принадлежит к группе марксистов-диссидентов в СССР”. Ни о чем не говорит то, что Медведев иногда ругает иные издержки “зрелого социализма”… – за это его на допросы не таскают. Ни о чем не говорит и то, что Медведев издает свои книги и статьи в антикоммунистических буржуазных издательствах на Западе. Но обо всем говорит то, что он единственный “диссидент” в СССР, которому за это тюрьмой не угрожают». [104]

Подобного рода позиция характерна не только для Солженицына или Авторханова – относиться к понятию «диссидент» как к званию Народного артиста СССР или Героя Социалистического труда. Один из известных критиков режима, основав и возглавив небольшую организацию диссидентов, не удержался, чтобы не воскликнуть в кругу своих друзей: «Теперь я диссидент № 4 в СССР!» Диссидентами № 1 и № 2 он считал Солженицына и Сахарова, под № 3 у него шел П. Григоренко, а Рою и Жоресу Медведевым он отводил все же соответственно шестое и седьмое места в своей «иерархии».

Поэт Наум Коржавин не вполне согласен с Солженицыным. «Безусловно, – пишет Коржавин, – деятельность Роя Медведева высоко полезна Советскому руководству. Тем не менее она должна и раздражать это руководство гораздо больше, чем деятельность любых других диссидентов. Прежде всего, для принесения данной пользы у руководства есть специальные штаты, а всякая самодеятельность его раздражает. И потом человек, который считает себя более правильным коммунистом, чем руководство, тем самым как бы претендует на его место. То, что Медведев находится на свободе, и нам, несмотря на различие взглядов, не приходится устраивать митингов в его защиту, говорит о том, что Брежнев все-таки не вовсе лишен чувства реальности… Но эти чувства у наших властителей очень робки». [105]

До конца 1975 года мне много раз угрожали различными репрессиями, дважды во время обысков изымали большую часть моего научного архива, неоднократно вызывали на допросы и в Лефортово, и на Лубянку, и в Московскую прокуратуру. В 1970–1971 годах обсуждался вопрос о моем аресте, так что однажды, после предупреждения друзей, я должен был скрыться из Москвы и несколько месяцев жить в небольшом домике на Кавказе. Я вернулся в Москву лишь через два месяца после издания в США книг «К суду истории» и «Кто сумасшедший?». Излагая этот эпизод в своей интересной книге «Русские» (Нью-Йорк, 1976), бывший американской корреспондент в Москве Хедрик Смит допускает все же одну неточность: скрываясь от наблюдения перед своим отъездом на юг, я не надевал на себя женской одежды, но лишь парик старика. В 1976–1977 годах давление на меня несколько ослабло и вновь усилилось в 1978 году. Так что я не знаю, кому больше верить: Солженицыну, Авторханову или Коржавину Впрочем, сам Солженицын в последние три-четыре года перестал задевать в своих речах меня и моего брата и переключился на критику западного образа жизни, западных «беспредельных» свобод и особенно западной «сенсационной и коммерческой» прессы и телевидения. И он делает это куда более умно, гибко и агрессивно, чем официальная советская пропаганда. Так что теперь он диссидент вдвойне – и русский, и американский.