Из воспоминаний

Никакой открытой политической деятельностью я не занимался. Тем не менее в начале августа 1973 года меня вызвали в Посольство СССР в Лондоне и зачитали мне Указ о лишении советского гражданства. Никаких конкретных претензий мне не предъявлялось. Причины этой акции были скрыты общей формулировкой об «антисоветской активности». И для меня, и для моей жены эта акция была неожиданной. Подобные «указы» принимались не только в отношении меня, но всегда издавались после того, как тот или иной диссидент или опальный писатель не возвращался на родину после истечения срока действия его заграничного паспорта. Паспорт в то время выдавался строго на срок поездки. Я резко опротестовал в Посольстве незаконное решение Президиума ВС СССР и просил в своем заявлении указать мне, какие именно действия с моей стороны повели к такому решению. Ответа я не получил.

Из СССР по поводу этого «указа» я писем от своих старых друзей не получал. Неожиданно, причем через американскую дипломатическую почту, пришло письмо от Солженицына. Я был очень обрадован, как и в случае его первого письма в 1964 году. Но на этот раз письмо было совсем другим, безо всякого сочувствия. Я бы умолчал об этом эпизоде, списав его на какую-либо ошибку «информационного обмена». Но Солженицын сам, в своей продолженной недавно литературной автобиографии, упомянул повод для своего письма.

«Затем вскоре стали приходить от Жореса новости удивительные, да прямо по русскоязычным передачам, я же сам в Рождестве-на-Истье прямыми ушами и слушал. То по поводу сцены отобрания у него советского паспорта, ответил корреспонденту по-русски, я слышал его голос, на вопрос о режиме, господствующем в СССР: “У нас не режим, а такое же правительство, как в других странах, и оно правит нами при помощи конституции”. Я у себя в Рождестве заёрзал, обомлел: чудовищно! самое прямое и открытое предательство всех нас!!! То он сравнивал Сахарова с танком, ищущим помощи западных правительств. Тогда вскоре, осенью 1973, я имел оказию отправить ему письмо по “левой” в Лондон и отправил, негодующее. (Признаться, я не знал тогда, а надо бы смягчить на то: у Жореса остался в СССР сын, притом в уголовном лагере.)». [31]

Это письмо меня не столько возмутило, сколько удивило. Во время пребывания в Англии, не только в 1973 году, но и в последующие годы, я ни разу не давал каких-либо интервью на русском языке и не имел контактов ни с русской службой Би-би-си, ни с радиостанцией «Свобода». Интервью, в котором я говорил о Конституции СССР, было случайным интервью на английском языке еще весной радиокорреспонденту Канадского радио, сумевшему пройти в институт (обычно по взаимному согласию с дирекцией ко мне журналистов и фотографов туда не пропускали).

Мой разговор, в котором упоминалась Конституция, был связан с тем, что в разнообразном политическом спектре советских диссидентов я принадлежал по взглядам к группе «законников», которые доказывали, что не мы, диссиденты, а правительство нарушало в СССР нормы собственной конституции. Этим определялся и заголовок моей книги о цензуре и перлюстрации писем в СССР «Тайна переписки охраняется законом». Текст заголовка – это короткая цитата одной из статей Конституции СССР. Сравнение Сахарова с танком– это было из лексики самого Солженицына, который оценивал их отношения в 1973 году как «бой двумя колоннами». Это касалось их совместных действий в августе 1973 года: «Вступая в этот бой, ни он, ни я не могли рассчитывать на западную поддержку большего размаха, чем она была все эти годы… А теперь накал западного сочувствия стал разгораться до температуры непредвиденной… сила западной гневной реакции была неожиданной для всех – и для самого Запада…» [32] и далее в том же духе. Солженицын и в оценке собственной борьбы и борьбы Сахарова всегда был склонен к военным терминам и к преувеличениям в реакции Запада, но только до тех пор, пока сам не оказался за пределами СССР.

В это же время в конце августа 1973 года Солженицын заметил и поверил в совершенно не существовавшую смену политики Запада по отношению к СССР от сближения, детанта, к острейшей конфронтации, причем вопреки политике собственных правительств… «Всё это время высказывались наирезче круги левые и либеральные – всё друзья СССР и наиболее влиятельные в западном общественном мнении, создававшие десятилетиями общий левый крен Запада… в затруднении были правительства Никсона и Брандта, кому стоянием нашим срывалась вся игра. Киссинджер уклонялся и так и сяк… Ватикан, парализованный…, прохранил весь месяц молчание… Папа так и не промолвил ни слова…». [33]

В этом угаре воображаемого «великого сражения» написал Солженицын и Медведеву «по левой» свое письмо, не очень задумываясь о его содержании.