Из всех времён и стран

Барак, видимо, провел неплохую разъяснительную работу, потому что олим, чуть освоившись в новом для них мире, предъявили внушительного вида свитки, оказавшиеся вполне достойными внимания документами на двух языках. Испанский, насколько мог судить Рубинов, и иврит. Он посмотрел на дату и быстро пересчитал в уме еврейское наименование года. Получилось - тысяча триста девяносто один. Ничего себе! Конечно, Рубинов был, в общем, уверен в том, что не ошибся в расчетах, но одно дело - теория, а тут перед ним стояли и дрожали от нервного напряжения два совершенно живых человека, умерших лет шестьсот назад. О чем с ними говорить и на каком языке, Рубинов не знал. Барак должен был вернуться с первыми же олим, поведать о своих успехах и представить новых репатриантов Сохнуту. Рубинову вовсе не улыбалось самому открывать новую веху в истории репатриации.

- Где Барак? - спросил он на трех языках - иврите, русском и якобы испанском.

Мужчина что-то быстро заговорил, то и дело отбивая поклоны. Женщина остановила его грациозным жестом, и мужчина, вдруг посмотрев на Рубинова совершенно ясным взглядом, передал ему сложенный вчетверо лист бумаги. Записка Барака. Лист был исписан с обеих сторон странной смесью ивритских и русских слов. Привести текст дословно не представляется возможным хотя бы потому, что понять его без объяснений мог только Рубинов. Поэтому я обращаюсь к так называемому "Меморандуму Барака", единственному документу по истории "абсолютной алии", копию которого мне удалось получить в сохнутовских архивах. Разумеется, текст исправлен рукой Рубинова. Впрочем, и в таком виде документ читается с трудом, поэтому позволю себе дать его содержание в своем вольном изложении.

"Пишу в гостиной замка Толедано - испанских евреев, бездетных супругов, готовых совершить алию. Бедняги, они так хотели детей, но Всевышний лишил их своей милости, и они очень страдают. Может быть, наша медицина поможет женщине стать матерью. Боюсь, что именно эта мысль, а не желание обрести вновь родину предков, привела их к решению.

Я в четырнадцатом веке. Как мы и рассчитывали, оказался я в славном городе Толедо, неподалеку от центральной площади. Слава Творцу, появление мое прошло незамеченным. Я сразу же отправился на поиски синагоги, и обнаружил, что мой ладино вполне понимают.

Я не сразу открыл свою цель. Это замечательные люди, Савелий. Я представляю себе, как расцветет Израиль, когда все испанские евреи совершат алию и откроют свой бизнес в Тель-Авиве или Акко. Уверен, что они быстро освоятся и со стереовидением, и с видеофоном, и с компьютерами. Они так легко схватывают!

Мой добрый хозяин - Хаим Толедано - занимается посредническими операциями, нажил на них состояние, построил замок, принят при дворе, его знает и уважает весь город, хотя я заметил и несомненные признаки антисемитизма. Жена его Рахель - умнейшая женщина. Именно она первой поняла смысл моих призывов, именно она заставила мужа отправиться со мной к раввину Реувену, и мы долго спорили о Торе, Всевышнем, Израиле, Мессии и алие. Хаима я убедил, раввин Реувен все еще сомневается, хотя и предложил мне дискуссию с еврейскими мудрецами в иешиве "Ор мэшамаим".

Я отправляю к тебе Хаима и Рахель. Сам остаюсь. Я полон энергии. Я счастлив, - все идет хорошо, и я убежден как никогда в нашей правоте.

Я помню, что должен вернуться с таким расчетом, чтобы не оставлять тебя одного с новыми олим. Уверен, что вернусь даже раньше них, и мы встретим их вместе. Если и ошибусь во времени, то не больше, чем на час-два. Подождите меня, не уходите.

С Божьей помощью алия началась."

И закончилась.

Потому что Барак не вернулся. Над горой Кармель взошло солнце. Хаим с Рахелью стояли, взявшись за руки, и восторженно, будто дети, смотрели на море, порт, белые буруны новых домов, протянувшиеся по склону, на корабли, стоящие в бухте, громаду гипермаркета, в стеклянных гранях которого солнце оставило множество разноцветных бликов. Они ни о чем не спрашивали. Чтобы о чем-то спросить, нужно хотя бы что-то понять. Хаим с Рахелью только сейчас родились в этом мире.

А Рубинов сидел на плоском камне, два туго набитых мешка - весь скарб новых репатриантов - лежали у его ног. Исторические реликвии четырнадцатый век. Савелию было страшно. Он привык во всем, что касалось практической стороны дела, полагаться на своего друга. Он и мысли не допускал, что Барак может не вернуться. Почему он может не вернуться? Разве что сам решил остаться. Это же не механизм, не машина Уэллса, которая может испортиться. Это - в глубине себя, нужно лишь желание вернуться. Только желание.

Может, Барак ошибся в сроках и вернется через час?

На тропинке, что вилась по склону, появилась группа людей. О чем-то громко переговариваясь, они спешили наверх. Хаим с Рахелью отступили в сторону, они еще не привыкли, им пока не нужны были люди Израиля.

- Хаим, - сказал Рубинов, - пожалуйста...