Из-за грани к мечте

Внутри полыхает пожар, нет никакой мочи оставаться на месте. Слова не идут, вместо них просто кланяюсь в пол — сразу всем — и стремглав бросаюсь к двери. Та, как ни странно, не заперта и с легкостью, выпускает наружу. Сходу срываюсь на бег, стремительный, до колотья в боку, до жара в груди. Но не тягостный, а радостный и легкий, будто к матери в объятия торопиться дитя.

Щебет птиц, прохлада, вокруг встают стеной березы… Я и не заметила, когда изменилась местность вокруг. Скала впереди и отколовшийся от нее в незапамятные времена большой камень. На нем ко мне спиной сидит мужчина, одетый в непривычную зеленую рубаху, каких я отродясь не видывала. Он бросает камушки, и каждый трижды отскакивает от гладкой поверхности, прежде чем уйти под воду…

Ки… Керун! Я же у Девичьих купален!

Хочу окликнуть его, но во рту пересохло. И мнится, повернись он — я тут же сомлею. Его спина напрягается, он тоже чувствует мое присутствие. Замирает на миг, прежде чем медленно повернуть голову. Поднимается на ноги, не сводя с меня напряженного взгляда. Крепче сжимает челюсти, до хруста стискивает кулаки. Затем делает странное движение головой, и тут замечаю, как странно блестят его глаза.

Резкий звук вырывается из горла. Это что это, я?

— Кир-ра, — хрипло рычит Пасита, выговаривая мое имя так, как может только он.

Это словно разбивает сковавшие меня незримые кандалы. Шаг. Другой. Бегу навстречу, не в силах поверить в счастье.

— Жив! — не шепот, мышиный писк на грани слуха.

Не могу наглядеться. Не могу надышаться.

Сильные руки одновременно крепко и бережно заключают в объятия, закрывая от бед и невзгод. Разделяя жизнь на до и после…

— Кира, девочка моя. Любимая, ненаглядная, моя жизнь, моя душа, мой свет, — шепот обжигает макушку, заставляя улыбаться, несмотря на катящиеся градом слёзы.

Молчу затаившись, наслаждаясь крепостью его тела. Родным запахом, что сводит с ума и будит внутри женщину. Плавлюсь от тепла ладоней, что гладят спину. Дурею от силы, что наполняет иссушенные смертным боем потоки, точно талая вода ручьи по весне. Глаза тин Хорвейга светятся знакомым голубоватым огнем. Он отстраняет, чтобы бережно заключить мое лицо в ладони. Проводит большим пальцем по нижней губе и долгий миг смотрит прямо в глаза.

Не выдержав, сама тянусь к нему, больше всего на свете желая ощутить вкус его губ, чтобы окончательно поверить, что все это не морок, не бред умирающего тела. Убедиться, что все на самом деле. Желание, приправленное любовью и силой, поглощает нас с головой. Остановиться нет мочи, да и незачем. Перед богами мы уже связаны на веки, я и так ношу под сердцем его дочь…