Из-за парты — на войну

Но Тимоха, который не бросал слов на ветер, упрямо повторил:

— Будет война. С фашистами.

В АЭРОКЛУБЕ

В аэроклуб меня приняли, и я вместе со своими друзьями по планерке несколько месяцев по вечерам дважды в неделю ходила на занятия. Мы изучали самолет У-2, на котором нам предстояло летать, аэродинамику, наставления по полетам — словом, занимались теорией.

Так продолжалось до апреля. А когда подсохла земля и ожил аэродром, мы стали ездить за город, в Святошино, где находился аэроклуб. Летать начали не сразу, некоторое время тренировались на земле, учились управлять самолетом.

Я попала в группу, где инструктором был Касаткин, бывший военный летчик. Небольшого роста, в летной форме с голубыми петлицами, на которых поблескивали два кубика, он держался очень прямо и говорил с нами уверенно и несколько свысока.

— Сначала научитесь мыть самолет, протирать мотор, чтобы машина почувствовала, что вы ее любите. Тогда она всегда будет вас слушаться, — повторял он. — И не бойтесь испачкать свои руки…

И хотя он избегал при этом смотреть в мою сторону, я чувствовала, что последние слова он адресует мне, единственной девушке в его группе. Мы усердно терли ветошью замасленный мотор, мыли и натирали до блеска весь самолет.

Мой первый полет с инструктором прошел не совсем гладко. Когда самолет, пробежав по земле, оторвался и я ощутила мягкость полета, то сразу же услышала резковатый голос Касаткина:

— Что смешного увидела?

Вероятно, я улыбнулась: мне всегда было приятно и радостно чувствовать, что я лечу. Мгновенно улыбка моя исчезла, и я нахмурилась: здесь, в самолете, нужно постоянно помнить, что в зеркальце, прикрепленное к левой стойке передней кабины, за мной наблюдает инструктор.

Самолет набирал высоту, непрерывно гудел мотор. После бесшумных полетов на планере этот назойливый гул мешал, казался лишним. Я сидела в задней кабине, через прозрачный козырек видела перед собой голову Касаткина в шлеме, и это было тоже непривычно: мы летали на одноместном планере.

После второго разворота Касаткин спросил:

— Где посадочное «Т»?

Я показала. Он молча продолжал набирать высоту, поглядывая на меня в зеркальце. Мне захотелось взять ручку управления, и он, словно угадав мое желание, сказал:

— Попробуй сама! Следи за горизонтом: держи правильно капот…

Некоторое время я вела самолет по прямой, и Касаткин остался доволен.

Потом он отобрал у меня управление и, набрав высоту побольше, стал показывать фигуры высшего пилотажа. Решив продемонстрировать все, что можно было выполнить на самолете У-2, Касаткин, бывший истребитель, легко и красиво вертел самолет как ему хотелось. Одна фигура сменяла другую: глубокие виражи, штопор, спираль, боевые развороты, мертвая петля…

Сначала мне было интересно. У меня дух захватывало, я чувствовала, как теряю ощущение веса, а вслед за этим меня вдруг прижимало к сиденью невидимой силой. Мне нравилось смотреть на плавную чуть выпуклую линию горизонта, видеть зеленоватое крыло самолета, плывущее в синем небе. Но вскоре все это пропало: я почувствовала в желудке тяжелый ком, который медленно перекатывался, подбираясь к горлу. Побледнев, я вцепилась в борта кабины… Теперь я уже не смотрела по сторонам, приковав неподвижный взгляд к затылку Касаткина и желая только одного: поскорее очутиться на земле…

— Что, довольно? — спросил Касаткин, увидев мое лицо.

Кивнув, я выдавила жалкую улыбку, и он стал заходить на посадку.

Я вылезла из кабины и спрыгнула с крыла на землю, еле удержавшись на ногах. Касаткин, не обращая на меня внимания, крикнул:

— Тимохин, садитесь!

Бросившийся было ко мне Тимоха, на ходу застегивая шлем, скороговоркой спросил:

— Тебя укачало? Ну ничего — держись! Я скоро…

Он улетел, а я, пошатываясь, отошла в сторонку и села на траву, подставив лицо прохладному ветру.

— Водички попьешь? — услышала я голос за спиной.

Это был Леша Громов из нашей группы. Он протягивал мне железную кружку с водой.

Я отрицательно качнула головой — ком, застрявший где-то у самого горла, все еще мешал мне, и сейчас я не могла бы выпить ни глотка. Я сидела с несчастным видом, и говорить мне было трудно.

Леша присел на корточки.

— Ну, тогда дыши поглубже. Давай вместе… Вдо-ох!..

Он говорил со мной ласково, как с ребенком, и я послушно выполняла его инструкции. Стало легче.

— Ну вот и прошло.

Леша улыбнулся, и я вместе с ним. Не хотелось, чтобы он уходил, и я вдруг заговорила каким-то неестественно радостным голосом:

— Завертел он меня совсем! А я ни слова не могу сказать…

— Ничего. Скоро сама так сможешь.

— Да? — с сомнением сказала я.

И вдруг испугалась: что, если со мной всегда будет так, как сегодня?..

Но Леша будто читал мои мысли:

— Пройдет. Это потому, что ты еще не привыкла.