Из загранкомандировки не возвратился

— Я слушаю вас, Джон.

— Мне есть что вам рассказать новое, и я хочу встретиться с вами.

— Мы же уславливались — я буду в Монреале, и вы знаете, где найти мои координаты.

— Нет, это может быть поздно! Очень поздно.

— Увы, ничем помочь не могу ни вам, Джон, ни себе. С завтрашнего дня я буду полностью привязан к соревнованиям.

— Вы… вы не можете свободно говорить, мистер Романько? — встревожился Микитюк, уловив в моем голосе сдержанность, если не сказать — ледяное равнодушие.

— Отчего же, я один в комнате…

— Тогда… тогда я не понимаю вас… Разве та история вас больше не интересует? Ведь вы высказали такую озабоченность при встрече…

— Джон, — сказал я как можно доброжелательнее, — помню, но, право же, закрутился — интервью, тренировки, знакомства, старые друзья и тому подобное. Давайте перенесем разговор на позже, когда встретимся в Монреале. К тому времени, верно, многое прояснится.

— Прояснится, что прояснится? Вы тоже что-то узнали?

— Джон, вы прекрасный боксер и человек, вызывающий у меня уважение, и я благодарен вам за доброе содействие, но, право же, у меня как-то пропал интерес к этой истории. Забудем, а? — Я с ужасом ловил себя на том, что вольно или невольно веду себя так, как рекомендовал мне Казанкини, а ведь это не мои стиль, я никогда не предпринимаю никаких действий, прежде чем сам не удостоверюсь в истинности того или иного факта. Неужто я испугался скрытой угрозы, содержавшейся в словах Казанкини?

— Мистер Романько, — голос Микитюка заметно посуровел, и я представил лицо парня — черные глаза вспыхнули яростным огнем, челюсти сжались до зубовного скрежета, — то, что я намерен рассказать, нужно прежде всего вам. По крайней мере ваша воля распорядиться информацией по своему усмотрению.

— Извините, Джон. Мы договорились встретиться в Монреале. Благодарю вас за звонок. Прощайте.

Да, Серж Казанкини, будь он рядом со мной, потирал бы руки от удовлетворения: я вел себя, как послушный мальчишка-пятиклассник, застигнутый учителем за списыванием уроков и беспрекословно соглашавшийся со всем, что ему твердили…

Не всегда в жизни удается уберечься от неожиданных даже для тебя самого решений.

7

Не всегда…

Это случилось накануне чемпионата Европы. Мне прежде не доводилось выступать в Италии, и Рим виделся не одной лишь счастливой возможностью восстановить престиж, подупавший в глазах тренеров сборной, да и осмелевших до дерзости соперников после трех обиднейших проигрышей, в том числе и на чемпионате страны; я спал и видел себя под стенами древнего Колизея, где некогда сражался Спартак; я мысленно бродил по Форуму и опускал разгоряченные ладони в прохладные струи фонтана Треви, стоял на площади перед собором Святого Павла, словом, помимо спортивного интереса, предстоявший чемпионат континента обещал массу неповторимых впечатлений. Масла в огонь подлил и сам Захарий — так между собой величали мы в сборной генерала Захария Павловича Фирсова, бессменного председателя Всесоюзной федерации плавания и непременного руководителя команды в зарубежных поездках. Прямой и длинный — настоящая коломенская верста, в своем неизменном форменном блайзере члена руководства ФИНА, уверенный в себе и потому чуть-чуть напыщенный, он бросил фразу, заставившую кандидатов в сборную, в том числе и меня, буквально задрожать: «А затем, ребятки, коли золотыми медалями не поступитесь, обещаю вам Везувий и Помпеи. Помните: «И был последний день Помпеи для русской кисти первым днем»? Но-но, только при условии отличного выступления в целом, командой!»

«Я покорю тебя, Рим!» — твердил я себе, когда плыть было уже невмоготу, а новый тренер (моя постоянная наставница Ольга Федоровна, как и положено периферийному специалисту, осталась дома), как надсмотрщик (ему только хлыста для полного сходства не хватало), наотмашь хлестал и хлестал меня словами. «Вы что, молодой человек, всерьез рассчитываете с такими результатами попасть на Европу?» Или: «Работать нужно так, чтоб соленый пот в воде глаза ел!» Или еще похлеще: «Боже, и как там на Украине пловцов тренируют?» Меня раздирала злость, я взрывался, как перегретый чайник, а секунды становились все хуже, все безнадежнее, и шансы мои убывали быстрее, чем шагреневая кожа у скупца. Чего только не делал: пил настойку лимонника (в те славные времена мы не ведали никаких «ускорителей» — ни запрещенных, ни официально рекомендованных лабораторией какого-то там авиационного НИИ и предназначенных для летчиков-высотников), давился аскорбинкой, с витамином C, через день вылеживал часами под ловкими руками Жоры, массажиста сборной (а Жоре перевалило за 40), до изнеможения парился и на ночь принимал элениум. Врач составлял картину по тестам и разводил руками: по показателям я был чуть ли не лучше всех в сборной подготовлен физически.