Из загранкомандировки не возвратился

— Я тоже не часто вижусь с ребятами, хоть и живу почти на Крещатике, на Десятинной. В КВО век не плавал, больше в «Динамо», это под боком, — в обеденный перерыв вместе с абонементщиками из близлежащих институтов академии. Они еще, бывает, недовольство выражают, что слишком быстро плаваю, им мешаю. Ну, что тут скажешь! Не откроешь же рот да не станешь первому встречному-поперечному сообщать, что ты — призер Олимпийских игр, экс-чемпион и экс-рекордсмен… И на том спасибо, что пускают в бассейн по старой памяти — без пропусков и абонементов.

— Как Люси?

Я невольно взглянул на Толю. Нет, время не изгладило прежнее чувство: по тому, как оживился он, как собрался, словно на старт вышел, как непроизвольно сжались кулаки и загорелись глаза, я догадался — Люська в его сердце, и чем дальше, тем крепче память, дороже воспоминания.

Я живо представил, как ехали мы однажды в Москву на сбор перед чемпионатом Европы. Люси, как звал ее Власенко, была настоящая пагуба: высокая, длинноногая, какая-то утренне свежая, от ее карих озорных глаз, лукаво прищуренных, когда она играла в серьезность, в солидность (как-никак — чемпионка и рекордсменка мира, наша «золотая рыбка»), на сердце становилось беспокойно, и хотелось что-нибудь отмочить, чтоб дать выход дивной энергии, рожденной этим взглядом. Люська знала, что Влас втюрился по уши, и с женским непорочным эгоизмом не упускала случая, чтоб еще и еще напомнить ему об этом. И в счастливом ослеплении молодости не разглядела, как перегнула палку: Влас тоже был человеком-кремнем (я об этом догадался значительно позже), он не мог допустить, чтоб им пренебрегали, Люси флиртовала налево и направо (она была чертовски красива и идеально сложена) и крутила им, как ванькой-встанькой. Люська не учуяла опасности — она слишком уверовала в свое могущество, да, видимо, и не чувствовала к Толе того, что чувствовал он к ней. Они расстались, и оба так и не достигнув личного счастья. Люси, хоть и выскочила замуж, детей не завела и медленно старела, морщилась, словно усыхающий красавец гриб на солнце, как определил я ее состояние. Власенко же, как мне было известно, тоже не слишком преуспел в личной жизни: за границей он чаще перебивался один — жена предпочитала Москву.

— Люси уже кандидат наук, преподает в КИСИ, глядишь, возьмется заведовать кафедрой. Волевая женщина, — как можно индифферентнее отвечал я, не хотелось травить душу Анатолию.

— Как живет, скажи… Да брось ты эти штучки-дрючки! Не вороши старое. Миражи юности… — Он безбожно врал, я это видел, но Влас не был бы Власом, ежели б позволил кому-то заглянуть к себе в душу, а тем паче пожалеть, посочувствовать. Он ненавидел жалость!

— Парадная сторона — в полном порядке и блеске. Люси не утратила авторитета после ухода из плавания. Что касается личного, тут я пас, мы с ней здравствуй — до свиданья, не больше.

— Эх, вернуться бы лет на двадцать назад, чего натворил бы Власенко! — лихо воскликнул Анатолий и снова потянулся к штофу. Легко налил треть бокала и так же легко, не поморщившись, выпил. — Ты завтра в Штаты?

— Задержусь, чтоб не крутиться по самолетам, — послезавтра будет оказия прямо до Лейк-Плэсида.

— Лады.

Я понял, что мне пора, потому что Люси уже появилась в затененном углу у окна, и мне почудился ее смех, и воспоминания начинают обретать осязаемые формы. Нет, что б там не твердили реалисты, ничего в этой жизни не исчезает бесследно…

— На обратном пути, ежели сможешь, задержись на денек-другой, съездим в горы, лыжи у меня есть. Ты ведь тоже сорок третий носишь? Ну, вот видишь… Бывай, старина!

Мы обнялись как прежде, когда случалось поздравлять друг друга с победой, постояли молча, каждый думая о своем, и я бегом спустился вниз с пятого этажа старинного особняка на монреальском Холме, и вечер встретил меня мелким туманистым дождем, приятно облизавшим разгоряченное лицо.

Я не прошагал и пяти метров, как засветился зеленый огонек такси.

— В «Меридиен»! — бросил я, плюхаясь на заднее сидение.

3

Отъезд назначили на 6.30. Вещи были давно сложены, и я предавался редкому состоянию ничегонеделания. По телевизору по одной программе крутили оперу, по другой — фильм из жизни «дикого Запада», прерываемый американской рекламой, по третьей — очередной урок «университета домашней хозяйки»… Читать не тянуло, газеты же давно просмотрены: ничего нового к «делу Добротвора» не прибавилось.

Свой первый бой с южнокорейским боксером Виктор выиграл потрясающим нокаутом в первом же раунде, и комментаторы на разные лады расписывали его манеру вести бой. Я видел поединок — впрочем, какой там поединок: спустя тридцать одну секунду после начала боя Добротвор поймал уходящего вправо корейца хуком снизу в челюсть и бедняга рухнул как подкошенный. Мне стало жаль корейца — такие удары не проходят бесследно, а до Олимпиады еще далеко, и если «надежда Сеула» попадет в такую переделку еще разок, как бы ему досрочно не перейти в разряд спортивных пенсионеров, если таковые у них имеются, понятно.