Из западни

Кирилл Владимирович Романов стоял ночную вахту на мостике «Варяга», намеренно выключенный из общего веселья, для, по выражению Руднева, «воспитания характера». Причем, к чести великого князя и приятному удивлению Петровича, он ни звуком, ни жестом, ни выражением лица не проявил никаких признаков неудовольствия при получении приказа командира. По воспоминаниям Карпышева, в литературе он описывался как изрядный гуляка, выпивоха и строптивец. Но то ли программа ускоренного перевоспитания ответственностью приносила свои первые плоды, то ли наши писатели и историки немного преувеличивали.

То же, что в нашей истории Кирилл Владимирович в 1917-м предал Николая, своего друга с детских лет, а после его гибели «самопровозгласился» императором Всероссийским, не имея на то права, поскольку был рожден лютеранкой, Петровича не особо напрягало. Он считал, что людей делают не столько характер и родовые задатки, сколько круг их общения и жизненные обстоятельства. Вряд ли здесь и сейчас, под должным присмотром в правильном коллективе, он умудрится пройти по той же самой грязной дорожке след в след…

Младший брат царя, Михаил Александрович, остался во Владивостоке. Балк не взял его с собой в рейд, ссылаясь на то, что кто-то должен присматривать за ходом работ по установке орудий и пулеметов на «Муромце». Но лихой кирасир и наследник престола не протестовал: окунувшись в новое для него, интересное дело и оказавшись в совершенно ином кругу живого общения, увлекающийся по жизни новациями, неожиданно для Руднева он пришел в полный восторг от «бронезатеи». И теперь его было просто не вытащить из балковского пакгауза…

За бортом подштармливало. Барометр медленно падал. Но не отметить итог операции и утопление японца было не комильфо. В кают-компании по традиции сначала спели «Варяга», причем канонический текст был опять несколько подправлен. Потом общество практически насильно всучило гитару Балку и затаилось в ожидании чего-нибудь новенького.

– Ну, как мне тут давеча, после купания, поведал товарищ поручик Ржевский, нас окружают замечательные люди, – издалека с цыганским заходом начал Балк, – я его, правда, заверил, что без боя мы все равно им не сдадимся, даже будучи окруженными.

Выдержав необходимую для усвоения материала паузу и переждав смешки офицеров, он подмигнул набычившемуся было Ржевскому. И тот быстро «оттаял», вспомнив, кто именно первым сунулся за ним в ледяную воду. Поручик наконец-то выбрал единственно верную реакцию на все анекдоты о нем, регулярно «придумываемые» Балком, – он начал тому подыгрывать и рассказывать их самостоятельно, от первого лица.

Василий, перебрав пальцами струны, задумчиво продолжил:

– Ну-с, раз общество настаивает, придется спеть. Но, товарищи, песня в этот раз будет не о море. Я, как вы знаете, временно списан нашим адмиралом на берег. Наверно, за слишком большую инициативность, – вздохнул Балк, подкручивая гитарные колки. – И, построив там бронепоезд, по примеру Всеволода Федоровича решил сочинить сему сухопутному крейсеру боевой гимн. Так что не обессудьте, сегодня не о море. Ну, по крайней мере, для начала:

По рельсам скаты грохота-али,
Бронь-поезд шел в последний бой.
А ма-ла-до-о-ва машиниста
Несли с пробитой головой.

Руднев, услышав знакомую с детства мелодию, под которую и сам не раз слегка и не совсем слегка пьяным распевал «нас извлекут из-под обломков», подавился шампанским. Откашлявшись и промокнув бороду салфеткой, он мрачно уставился на автора-исполнителя, бормоча под нос проклятья по поводу «очередных Васиных выкрутасов».

В броню ударила шимо-оза,
Погиб машинный экипаж,
И трупы в ру-убке па-ра-во-оза
Дополнят утренний пейзаж.

Вагоны пламенем объяты
И башню лижут языки…
Судьбы я вызов принимаю
Простым пожатием руки.

Так и не услышав упоминаний про танки, танкистов, болванки, «братишку КВ» и прочие анахронизмы из будущего, Руднев позволил себе расслабиться и теперь с интересом ожидал, как же дальше его неугомонный соратник изнасилует старую добрую песню.

Нас извлекут из-под обло-омков,
Положат рядом на балласт,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
И полетят тут телегра-аммы
Родных и близких известить,
Что сын их бо-ольше не вернё-отся
И не приедет погостить.

Слушатели, к удивлению Руднева, внимали певцу с неослабевающим вниманием. И без всякого намека на улыбки.