Из записок барона Дедема

Как только армии стало известно, что мы отступаем, всеми овладела тревога и уныние. Поминутно слышались крики: «казаки». Тогда люди, лошади, повозки стремительно двигались вперед, толкая и давя друг друга.

Император приказал мне вести корпус вице-короля и князя Экмюльского и в то время как принц Невшательский объяснял мне намерения его величества, я имел возможность изучить лицо этого необыкновенного человека, который предвидел все трудности и бедствия, представшие нам, ибо он говорил о них в письме к маршалу Нею.

Мы стремились как можно скорее выйти на Смоленскую дорогу. Погода была прекрасная, но ночи были уже свежие; через день после нашего выступления из Москвы целых двое суток шел дождь; но мы все еще надеялись, что погода будет нам благоприятствовать. Мы миновали Можайск. Тут мы увидели трупы французов, не похороненные во время нашего движения в Москву; к счастью, мороз, который уже порядком давал себя чувствовать, предохранил нас от заразы, которая при иных условиях неминуемо должна была развиться от множества павших трупов людей и лошадей.

17/29 октября император завтракал близ Колоцкого монастыря, где у нас был госпиталь. Генерал Винцингероде, взятый в плен в тот момент, когда он хотел войти в Кремль, полагая, что мы уже оставили его, был представлен императору в Верее. Наполеон обошелся с ним очень резко, под предлогом, что он был подданный короля Вюртембергского и следовательно принадлежал к Рейнскому Союзу, который император считал еще подвластным себе. С молодым Нарышкиным, адъютантом этого генерала, обошлись вежливее; ему дали верховую лошадь, и он сопровождал Наполеона до Колоцкого монастыря; но тут его отправили вперед, чтобы скрыть от него наше бедственное положение, которое было очевидно. Императору и его свите нередко приходилось греться при огне костров, в которых пылали лафеты и зарядные ящики, которые мы уничтожали, не желая оставить их неприятелю.

До Вязьмы наше отступление совершалось в порядке; запряжки артиллерии и повозок были довольно хороши; у нас было достаточно фуража и мы питались припасами, увезенными из Москвы, но, подойдя к Вязьме, неприятель начал нас теснить. Стихии также ополчились против нас; вследствие дождей дороги сделались непроходимы, овраги и ручьи наполнились водою.

Нам то и дело приходилось взбираться и спускаться с маленьких холмов, на которых подъем вследствие заморозков был весьма скользкий. Французы, несмотря на все сделанные ими предостережения, не позаботились подковать лошадей на шипах; это было одною из главных причин, вследствие которых мы потеряли значительную часть артиллерии.

Лошади французской кавалерии были в ужасном состоянии; кирасирские лошади и вообще лошади всей тяжелой кавалерии производили удручающее впечатление; между тем прусские, саксонские и вюртембергские полки имели еще полный комплект лошадей, ибо им аккуратно перевязывали раны и начальствующие лица находились постоянно при своих частях.

Наполеон говорил: «Свыше девяти градусов мороза я не находил в отрядах французской армии ни одного генерала на своем посту»; к сожалению, эти слова были вполне справедливы. Исключения были весьма редки, солдаты были терпеливее начальства, т. к. оно громко роптало, а солдаты горевали молча; и хотя они стали со временем непослушны и дерзки с офицерами, но я ни разу не слыхал, чтобы они бранили того, кто был виновником их несчастья.

Повозки, на которых везли припасы короля неаполитанского, были перехвачены русскими по дороге в Дорогобуж; с тех пор он обедал вместе с императором, но его адъютанты и офицеры его свиты остались без продовольствия. Т. к. у меня было всего вдоволь, то я предложил им роскошный ужин; у нас было в изобилии мадера, бордо, токайское, кофе и т. п. Мои гости восторгались моим богатством, но этот ужин был моей лебединой песнью; на следующий день моя повозка была опрокинута и смята артиллерией, и дрожки, полные съестных припасов, принадлежавшие одному из моих адъютантов графу Кастель-Бажаку, были захвачены казаками.