Из записок сибирского охотника

Вследствие такого распоряжения, я, тотчас написав рапорт в главную контору, донес, что если б у меня было четыре руки, а в сутках считалось 48 часов, то и тогда я бы не мог исполнить предложение ревизора, потому что на моей обязанности лежит не одно накладывание печатей, а есть прямая ответственность за всю техническую часть промысла, не говоря уже о наблюдении за тюрьмой, счетоводством, канцелярской перепиской, всем хозяйством и проч.

Управляющий, получив такое донесение, испугался, положил его «под сукно» и ничего не ответил, — дескать, как можно идти против распоряжений К. Узнав об этом, я посчитался с Иваном Ивановичем, а увидав премудрого ревизора, сказал и ему как о поданном мною рапорте, так и о том, что я буду накладывать таким способом печати только там, где и чем заведую сам и где сочту это нужным, если успею. К. освирепел, сказал управляющему, что я «ослушник», «поджигатель» остальных служащих и что он будет иметь это в виду.

После этого свидания приехал ко мне Кобылин и застал меня собирающегося на охоту за рябчиками.

— Ты что это наделал? — говорил он, входя в комнату.

— А что такое случилось?

— Да то и случилось, что К. рвет и мечет и хочет о тебе донести Муравьеву.

— Ну и что ж такое, пусть доносит. Неужели Муравьев не увидит, что К. требует не только невозможного, но и противозаконного. А вот так как управляющий положил мое донесение под сукно, то я напишу рапорт начальнику. И я бы, Васька, на твоем месте написал подобный же рапорт в контору, — пусть там раскусывают.

— Ай в самом деле я напишу, а то за что отвечать за других.

— Да ты скажи мне по совести — ну разве ты везде успеваешь накладывать так печати и приглашать ассистентов?

— Какого черта везде — только и кладу на золоте да на кассе.

— Ну вот то-то и есть, а если он увидит, то хуже достанется за ослушание.

— Это верно, а ты куда это собираешься?

— Да хочу сходить на ближайшие горки поискать рябчиков, а теперь весна — они шибко идут на пикульку.

— А ты, Мамка, возьми с собой и меня.

— Пойдем! Снимай свою «амуницу», надевай вон мои сапоги, фланелевую блузу да бери «ричардсона» (двустволку), а патроны готовы. Только ты, Васька, не пикай, пожалуйста, в пикульку, потому что ты не умеешь и только напугаешь.

— Хорошо, хорошо, а ты не давай мне и пикульки. На вот, возьми ее из патронташа, я, брат, похожу втихомолку, может, и так подвернется по счастью.

Мы скоро собрались и отправились по ближайшей тропинке.

Отличный ясный день подходил уже к вечеру, так что пришлось поторапливаться, и мы весело шагали недалеко за Верхний промысел. Васька с непривычки ужасно пыхтел, ругался и смешил, обливаясь потом.

Перебравшись чрез небольшие горки, мы, немного разойдясь, забрались в густые заросли мелкого осинничка. Но вот скоро мой Танкред поднял две пары рябчиков и я убил двух, а затем, чрез недолгое время, подманив на пищик остальных, положил в сумку и этих. Тут я услыхал, что где-то пониже меня выстрелил Васька, но потом, проходив около часа, я никого не видал и нигде не встретился с милейшим товарищем. Пришлось его отыскивать и кричать, но Васька словно провалился сквозь землю, не подавал голоса и пропал окончательно. Что за штука, подумал я, и тяжелые мысли завертелись в моей голове, так что, прошлявшись попусту, мне пришлось уже вечером, бросив поиски, отправляться домой. Всю дорогу я невольно думал о Ваське, перебирал в уме все обстоятельства его жизни и, стараясь отклонить что-либо дурное, сдавался к тому, что он заблудился по пересекающимся мелким ложочкам, а потому на ходу соображал, как учинить пообстоятельней поиски ночью.

Но вот, входя в свою спальню, я с радостью увидал моего приятеля, который в блузе и в охотничьих сапогах, свернувшись калачиком, преспокойно почивал на моей кровати. В эту минуту, когда уже отлетели все черные думы, мне было и немного досадно и больше того смешно над назвавшимся охотником. Я тотчас тихонько обложил его по подушке убитыми рябчиками, вымазал ему осторожно перышком нос и лоб кровью, а затем нарочно закашлял.

Васька начал потягиваться, покряхтывать, а рябчики скатились чрез его физию и упали к нему на руки. Он проснулся, увидал меня и, как напроказивший кот, стал ухмыляться.

— Хорош охотник! — сказал я шутя.

— Да мне, брат, надоело — я и утянулся тихонько домой.

— Отлично, а я тебя, шелопутного, сколько искал по ложочкам и потому устал как собака.

— Ну, Мамка, прости! А это что такое? — говорил он, рассматривая спросонья рябчиков.

— Да видишь — и они над тобой смеются, сами прилетели к тебе на подушку да вымарали всю твою солдатскую образину.

— А! Где? Что ты мелешь?

— Ступай, посмотрись в зеркало.

Васька пошел в приемную, взглянул на свое подобие, расхохотался, ударил меня ладонью по турнюрке и побежал умываться.

— А ты, брат, кого это стрелял в первом ложочке?

— Молчи и лучше не спрашивай.

— Это почему?

— А потому, что ко мне вплоть выскочила лисица да и остановилась, проклятая, саженях в пяти, смотрит. Но мне показалось, что это волк, я оробел, а потом, опомнившись, хватил ее уже вдогонку ну и промазал, конечно.