Из записок судебного деятеля

Пришлось работать «не покладая рук». Передо мною постепенно раскрывалась картина того, как отсутствие последовательности и необходимой твердости в поддержании известного порядка, вызывая сначала недоумение, обращает его потом в подозрение и, наконец, облекает его в форму обвинительных слухов, в достоверности которых в значительной степени убеждены и самые их распространители. Мне не раз приходилось говорить об излюбленной у нас жестокой чувствительности, в силу которой из-за желания помягче отнестись к виновному в том или другом вредном проявлении своей деятельности, в особенности если он умеет вовремя и в надлежащей позе сказать «помилуйте!», забываются законные интересы страждущих от его действий отдельных лиц, а иногда и целых групп населения или учреждений. Требовать от человека строгого исполнения его обязанностей бывает ‘ не всегда приятно, и у нас очень часто под внешней снисходительностью и слезливой добротой скрывается эгоистическое желание освободить себя от этой неприятности и переложить ее на плечи кого-нибудь в будущем, который будет вынужден исполнить ее уже в более крутом, чем это можно было бы сделать своевременно, виде. Это явление оказалось существующим и в ревизуемом мною суде. Председателем его до 1878 года был человек, прославившийся в свое время сделанной в судебном заседании Московского окружного суда угрозой высечь малолетнюю свидетельницу, не говорившую, по его мнению, правду. Я узнал его — уже носящим звание сенатора — как человека, умевшего даже в кратких резолюциях по делам проявлять грубое незнакомство с уголовными законами и правилами процесса, излагаемое притом совершенно неудобопонятно, так что ближайшие сослуживцы по очереди передокладывали его дела, а знаменитый Ровинский прямо, не читая, перечеркивал его работу и лично писал резолюцию в качестве председателя отделения департамента вновь. Это, впрочем, не мешало «рабу, ленивому и лукавому», при случае ораторствовать о возбуждении дисциплинарных производств против председателей, кассационные упущения которых были ничто в сравнении с его самодовольным невежеством и небрежностью. Во время своего председательства он завел в суде какие-то отеческие способы осуществления своей власти: не передавал в общее собрание суда случаев явных нарушений со стороны своих подчиненных — судебных приставов, чинов канцелярии и нотариусов, ограничиваясь отметкой на прошении потерпевших лаконических слов «просил простить» или «оставить без движения вследствие обещания не повторять»; не оглашал в общем собрании сведений, рисующих в крайне предосудительном виде личность и действия ищущих права быть частными поверенными, собирая в то же время тщательно справки о их политической благонадежности. Под его расслабляющим влиянием и в постановлениях общего собрания стала проявляться чрезмерно мягкая оценка поведения вспомогательных органов суда, требовавшего тщательной дезинфекции. Это выразилось, между прочим, и в укоренившемся в суде взгляде, что для оценки нравственных свойств домогающихся звания частного ходатая нельзя принимать в соображение состоявшиеся о них приговоры судебных мест на основании будто бы правила non bis in idem[150], вследствие чего в составе частных поверенных при суде были люди, репутация которых была безусловно запятнана производившимся о них уголовным делом.

Новому председателю, которого мне приходилось ревизовать, пришлось получить, благодаря всему этому, крайне тяжелое и нечистоплотное наследство, от которого он, вероятно, отказался бы, существуй у нас возможность принимать наследство sous benefice d’inventaire [151]. В этом наследстве одну из главных ролей играл частный поверенный, выведенный Кротковым под именем Жыпина, бывший помощником секретаря суда в 1870 году и затем секретарем с 1873 по 1875 год. Ловкий и беззастенчивый вымогатель, наглый в частных и дерзкий в официальных отношениях, умело ходивший «по опушке (выражение Спасовича в одной из защитительных речей) между гражданским полем и уголовным лесом», Жыпин заставил, наконец, лопнуть постыдное долготерпение председателя. Произведенное по распоряжению суда дознание вполне подтвердило слухи о лихоимстве Жыпина и обрисовало деятельность его в самом возмутительном свете, но и тут прежний председатель счел возможным ограничиться советом подать прошение об отставке, которому Жыпин последовал после ряда угроз по адресу свидетелей, дававших свои показания при дознании, погребенном в архиве суда без всякого дальнейшего рассмотрения. Вслед затем он был принят в число частных поверенных и дебютировал полнейшим разорением доверившейся ему вдовы, совершенным на «законном основании», после чего на скамье подсудимых по обвинению в краже, вызванной крайней нищетой, оказался ее сын.