Из «Записок Желтоплюша»

— Вот те раз! Элджи! — восклицает его светлость, хватая хозяина за руку. — Не узнаешь родного отца?

Хозяин, по всему видно, не очень-то рад гостю.

— Милорд, — говорит, а сам побледнел. — Признаюсь — не ожидал удовольствия увидеть вас в Париже. Дело в том, — продолжает он, немного опомнясь, — что в комнате уж очень накурено. Я и не разглядел, кто это явился ко мне столь неожиданно.

— Да, это у меня дурацкая привычка, Элджернон, мерзкая привычка, — говорит милорд, закуривая новую сигару, — и ты, дитя мое, правильно делаешь, что не куришь. Это, милый Элджернон, в лучшем случае пустая трата времени; к тому же делает человека неприятным в приличном обществе и непригодным для умственных занятий; словом, пагуба и для духа и для тела. Кстати, чертовски скверное курево у тебя в гостинице. Сделай одолжение, пошли своего человека за сигарами в «Кафе де Пари». Дай ему пять франков, и пусть сходит сейчас же.

Тут милорд икнул и осушил еще бокал. Хозяин весьма неохотно вынул монету и услал меня за сигарами.

Я знал, что «Кафе де Пари» об эту пору закрыто, и, не говоря ни слова, уселся в передней, а там, по странной случайности, услышал весь разговор милых родственников.

— Что ж, угощайся. И мне достань еще бутылочку, — говорит милорд после некоторого молчания. Мой бедный хозяин всегда бывал душой общества, но на этот раз он притих и пошел к буфету, откуда папаша успел уже выудить две бутылки нашего лучшего Силлери.

Он ставит перед отцом еще бутылку, кашляет, открывает окна, мешает в камине, зевает, прикладывает руку ко лбу и всем своим видом показывает, что ему не по себе. Однако все без толку: старик не уходит.

— Налей же себе, — говорит он опять, — и передай мне бутылку.

— Благодарствую, — отвечает хозяин, — но только я не курю и не пью.

— И хорошо делаешь, мой мальчик. Говорят, будто самое важное — чистая совесть. Ерунда! Самое важное — здоровый желудок. Тогда и спишь лучше, и голова не болит. Ты по утрам небось свеж как огурчик — и прямо за свою юриспруденцию, а? — Тут старый лорд скорчил такую рожу, что ему позавидовал бы сам мистер Гримальди[10].

Хозяин сидел бледный и морщился, как тот несчастный солдат, которого однажды на моих глазах пороли «кошкой». Он ничего не ответил, а папаша продолжал и после каждой точки подкреплялся из бутылки.

— При твоих талантах и принципах ты далеко пойдешь! О твоем прилежании говорит весь Лондон. Ты у меня не просто философ; ты, как видно, открыл философский камень. Этакая квартира, лошади, шампанское — и все это на двести фунтов в год!

— Не на те ли двести, сэр, — говорит хозяин, — которые вы мне выдаете?

— Вот именно, мой мальчик, на те самые, — говорит милорд, покатываясь со смеху. — Это-то и удивительно: я их не выплачиваю, а ты живешь на широкую ногу. Поделись же своим секретом, юный Трисмегист[11]! Научи старика отца, как творить подобные чудеса, и — клянусь честью! — я буду выдавать тебе твои двести фунтов.

— Enfin, милорд, — говорит мистер Дьюсэйс, теряя терпение, потрудитесь объяснить мне цель вашего визита. Вы предоставляете мне голодать, а теперь вам смешно, что я зарабатываю свой хлеб. Вы видите у меня достаток и…

— Вот именно, мой мальчик. Да ты не горячись. Передай-ка бутылку. Да, вижу у тебя достаток, и такой умница, как ты, еще спрашивает, зачем я явился! Элджернон, где же твоя мудрость? Зачем я явился? Да именно потому, что ты живешь в достатке. А иначе за каким чертом я бы вспомнил о тебе? Разве мы видели от тебя что-нибудь хорошее — я, твоя мать или братья? Разве за тобой водится хоть один хороший поступок? Разве мы когда-нибудь притворялись, что мы тебя любим, а ты — нас? Будто ты без меня не знаешь, что ты — мот и мошенник! Я за тебя и за твоих братьев переплатил долгов на тысячи фунтов. Ты никому долгов не платишь, но мне ты эти деньги вернешь. Не захотел добром в ответ на мое письмо? Я так и знал. Если бы я известил тебя о приезде, ты бы улизнул; вот я и явился незваный, чтобы тебя принудить. Вот почему я здесь, Элджернон; наливай же себе и передай бутылку.

После этой речи старый джентльмен откинулся на софу и выпустил изо рта больше дыма, чем хорошая дымовая труба. Признаюсь, эта сцена мне понравилась, — приятно было видеть, как почтенный и добродетельный старец загоняет своего сынка в угол; совсем как тот — Ричарда Блюита. Хозяин сперва покраснел — потом побелел — потом посинел; ни дать ни взять — мистер Типпи Кук в трагедии «Франкенштейн»[12]. Наконец он вымолвил:

— Милорд, — говорит, — я так и подумал, когда вас увидел, что надо ждать какой-нибудь пакости. Да, я мот и мошенник — так ведь это у нас в крови. Своими добродетелями я обязан драгоценному отцовскому примеру. Вижу, что к другим доблестям ваша светлость добавили пьянство; потому вы и явились сюда с вашими нелепыми требованиями. Когда протрезвитесь, вы, надеюсь, поймете, что не такой уж я дурак, каким вы меня считаете; если у меня есть деньги, они при мне и останутся — все до последнего фартинга, сколько бы вы ни пили и ни грозились.