Из жизни фруктов

Она останавливается около фонарного столба, смотрит на часы, ждет, глядя на противоположную сторону проспекта. Вскоре Томин выскакивает из толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от него шагов на пятнадцать, с тротуара сходит молодой парень, секунду-другую колеблется и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.

Томин, не оглядываясь, минует Кибрит. Она тоже не глядит на него — рассматривает преследователя. Томин скрывается за углом, за ним, как привязанный, исчезает парень.

Снова надев передник и занявшись хозяйством, Кибрит ожидает Томина. Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.

— Ну, видела?

— Если б своими глазами не видела, не поверила бы.

— Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?

— Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста, довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.

— С утра был длинный тип с прыщом на носу.

— Кто же такие? — начинает беспокоиться Кибрит.

— Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил…

— Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?

— Мои клиенты хвостами не ходят. Либо удирают, либо нож в бок. А тут… чертовщина какая-то!

* * *

По территории базы Знаменского ведет ветхий, но озорной старичок, здешний «абориген» Демидыч, состоящий в некой неопределенной должности — для общих услуг. Он припадает на ногу, и Знаменский, подлаживаясь к нему, вынужден умерять шаг.

— Во-он, четвертый цех, вишь?

— Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.

— Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.

— Чугунникова?

— А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня вот давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?

— Да пора бы отдыхать.

— А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.

Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:

— Привет, Демидыч!

— День добрый, Ванюша, — ласково отзывается тот и, обождав, пока фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.

— Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел… А Васькин — начальником цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я тебе скажу, такой мужик… такой, знаешь… — не находит слова Демидыч.

— Какой же? — улыбается Знаменский.

— Да вот такой. Сам гляди.

Они молча делают еще несколько шагов. У цеха идет погрузка овощей на машины. Васькин, белобрысый, круглолицый здоровяк, принимает у шоферов наряды, расписывается в накладных, горласто командует — все сразу.

— Щас обрадую, — подмигивает Знаменскому Демидыч и кричит неожиданно звонко: — Тарасыч! Следователя к тебе веду!

Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старался не попасть на глаза Знаменскому некоторое время назад. Увидя Пал Палыча снова, он, беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.

Работа затормаживается, люди оборачиваются посмотреть — кто на следователя, кто на Васькина. Тот остается равнодушным.

— Ну и веди, чего орать-то? Шевелись, ребята, шевелись!

— Мам-Тоня прислала, — докладывает Демидыч, подходя.

— Васькин, — протягивает тот руку.

— Знаменский.

— Разговор большой?

— Чуть короче среднего.

Васькин машет шоферу, собирающемуся отъезжать.

— Старика захвати! Валяй, Демидыч, за пивом, мочи нет, — и сует деньги.

Демидыча подсаживают в кабину. Он беспокоится, усаживаясь:

— А если пива нет?

— Что-ничто бери!

Машина с Демидычем отъезжает, и Васькин окликает Малахова:

— Ваня, принимай вахту… Пойдемте.

Оставшийся командовать Малахов суетится больше Васькина, покрикивает на рабочих, но те чувствуют себя вольготно; закуривают, переговариваются. Выходит из укрытия скрывающийся, смотрит вслед Знаменскому.

— За какие грехи Васькина тягают? — спрашивает он.

— За чужие, — убежденно произносит Малахов.

— Откуда свои, — хмыкает кто-то.

— Дурак! Всех-то по себе не суди! — обижается за Васькина Малахов.

Между тем в конторке — небольшой, но уютной и комфортабельной — идет беседа.

— Совхоз овощи вам отправил, — говорит Знаменский. — Это по документам бесспорно. Но база платить отказывается, ссылаясь, что груз не прибыл.

— За что ж платить — за пустое место? — невозмутим Васькин.

— По словам железнодорожников, вагоны были доставлены по назначению.

— Вечные штучки. Зачалили неизвестно куда, а на нас спихивают. Вы с ними вплотную сталкивались, с железными дорогами? То есть в поезде, конечно, ездили. А по делу?

— Довольно давно.

— Не знаю, как было давно, а в наши дни — Содом и Гоморра. Не то удивительно, что грузы пропадают, — постепенно переходит на ораторский тон Васькин. — Удивительно, что вообще куда-то что-то доходит!

— Я занимаюсь только судьбой конкретных вагонов с помидорами.

— Вы так вопрос не сужайте, это неправильно! В частном случае — как в капле воды.

— На базах тоже неразбериха…

Васькин перебивает, начиная горячиться:

— Нет сравнения, могу со всей ответственностью. Я вот беру, — раскрывает он толстую «амбарную» книгу, — и могу сию минуту сказать, сколько у меня огурцов или чего. А на большом узле стоят вагоны тысячами, прибывают, убывают, думаете, их кто-нибудь строго учитывает?

— Думаю, все-таки учитывают.