Из жизни карамели

Далее следовал пассаж о том, что если уж судьба послала Рыбе-Молоту умниц, интеллектуалок и просветительниц, то он должен воспользоваться этим шансом на всю катушку, а не кочевряжиться. Не выдрючиваться. Не выделываться, как вошь на гребне.

Воображение у Рыбы было не так чтоб очень богатым и перенасыщенным образами – оттого и выделывающуюся на гребне вошь он представлял в виде сильно уменьшенного в размерах Валерия Леонтьева (иногда – Валерия Сюткина с саксофоном, иногда – Валерия Меладзе с подтанцовкой). Забыть об этих деятелях шоубиза не давала и сама Кошкина. Отправляясь с Рыбой на встречу с фуриями, она наставляла мужа:

– Помнишь, что надо держать рот на замке относительно… сам знаешь кого?

– Угу.

– А про кого можно говорить?

– Про Ива Монтана.

– Еще про кого?

– Про Жака Бреля.

– Еще про кого?

– Про Жоржа… э… как его там…

– Про Жоржа Брассенса, неуч! Повтори три раза!

– Жорж Брассенс, Жорж Брассенс, Жорж Брассенс.

– Смотри не перепутай! А как называется моя любимая песня у Ива Монтана?

– Э-э… «Ля бисиклетте».

На самом деле у Кошкиной было три любимых песни, и все они не имели никакого отношения к французскому шансону: про дельтаплан, про девушек из высшего общества, которым «трудно избежать одиночества». И про часики, где безыскусное «тик-так» рифмовалось с еще более безыскусным «люби просто так». Но заикнуться про гребаные «Часики» в присутствии Палкиной с Чумаченкой смерти подобно. Сразу получишь черную метку и будешь заклеймен, как инфузория, примитив, квинтэссенция пошлости и светоч дурновкусия. Вот Кошкиной и приходилось тщательно скрывать свое истинное лицо – не хуже шпиона, работающего под прикрытием. Зачем ей это нужно и зачем вообще нужны встречи с людьми, с которыми ты не можешь быть самим собой, Рыба-Молот так и не понял. А Кошкина не удосужилась объяснить. Вернее, она честно пыталась это сделать, но логику жены Рыба все равно не постиг.

– Пусть не думают, что я какая-нибудь дура! – вопила она на кухне после возвращения с очередного просмотра очередной кучи дерьма под названием «короткометражное кино Тринидада и Тобаго».

– Никто и не думает, кисонька. – Рыба, как мог, пытался успокоить Кошкину. – Лично я считаю, что ты очень-очень умная.

– А твое мнение вообще никого не волнует, рыбец!..

Это была чистая правда. Достаточно обидная для Рыбы-Молота. Будь он не таким мягким и спокойным по характеру, давно бы поставил вопрос ребром: выбирай, кисонька, – или я, или твои подруги. Причем речь шла не обо всем миллионе кошкинских подруг (женщин, стоящих на разных ступенях интеллектуального развития, но при этом – милых и славных в большинстве своем). Речь шла только об этих двух вырожденках, биче рода человеческого вообще и женского в частности. Но именно они – к большому сожалению Рыбы – имели на Кошкину влияние: тотальное и совершенно иррациональное по сути. Ноги этого влияния, возможно, произрастали из детства и юности Кошкиной: Палкина с Чумаченкой присутствовали и там, сначала в качестве одноклассниц, а затем – однокурсниц по университету. По словам Кошкиной, за ними ухаживали лучшие университетские умы, которые теперь занимают о-го-го какие должности в государственных и бизнес-структурах. Только ш-ш-ш (палец к губам и закатившиеся под веки глаза), упоминать конкретные имена мы не станем!

– Ну и почему никто из этих умов на них не женился? – задавал вполне резонный вопрос Рыба-Молот.

– Потому что… Потому что… – Тут Кошкина набирала в легкие побольше воздуха. – Потому что они неординарные. Незаурядные. Блистательные, вот! И любому мужику сто очков вперед дадут. А мужики этого терпеть не могут. Скажешь, нет?

– Нет, конечно. Взять, к примеру, меня…

– Вот только давай не будем брать тебя, – морщилась Кошкина. – Тоже, сравнил писюн с коробкой передач! Вот если бы ты был Нобелевским лауреатом… Знаменитым писателем похлеще Захер-Мазоха… Этим… как его… лидером мнений… Тогда можно было бы отнестись с уважением к тому, что ты там квакаешь… Нет, лучше молчи, не раздражай меня.

– Я и так молчу, кисонька. Скушаешь оладушков?.. Свеженьких напек.

Кошкина, снедаемая душевными муками, с остервенением набрасывалась на оладьи и была в эти минуты так хороша (горящий взор, лоснящиеся губы, зверский аппетит), что Рыба-Молот сожалел обо всем сразу. Что он – не лауреат Нобелевской премии, не писатель Захер-Мазох, не выдающийся ум, который заседает где-то там, в тропосфере, на перисто-кучевых облаках бизнеса и власти. Тогда две прошмандовки Палкина с Чумаченкой сразу бы заткнулись, а авторитет его жены Кошкиной взмыл бы до небес – во все ту же тропосферу. Или даже – в стратосферу. Или даже – в глубины космоса. И засиял там, затмевая солнце.