Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс

Нина ласково улыбнулась, подалась вперед, приготовившись мягко и ненавязчиво возразить и уже подбирая в уме немудреные слова, как в прихожей скромно, на одной ноте вдруг тренькнул звонок: пришел кто-то.

– Вы гостей ждете, тетя Маша? – повернулась она к ней удивленно.

– Нет, Ниночка, никого не жду… Это Сашенька с занятий вернулась, наверное. Сейчас все вместе и пообедаем.

– Какая Сашенька? – вздрогнула и напряглась Нина, удивленно уставившись на тетку. – Она кто? Она здесь живет, с вами?

– Ну да. Живет. Правда, третий день всего.

– А откуда она взялась?

– Так это же Костина невеста! У нее в общежитии студенческом ремонт затеяли, вот он и попросил ее приютить на время. Да ты не переживай, Ниночка! Случись что – всем места хватит!

– А вы ее не прописали, случайно, тетя Маша?

– Нет… А разве надо? Она ж ненадолго, – уставилась на нее Мария, обернувшись от дверей кухни.

– И не вздумайте! Вы что? Вы ж ее не знаете совсем! А вдруг она аферистка какая-нибудь?

– Ой, что ты, Ниночка, какая там аферистка! Птичка-синичка маленькая да робкая… Да ты сейчас сама увидишь! Пойду открою – замерзла, наверное, девчонка.

Через минуту она, обнимая за худенькие плечики и ласково заглядывая сбоку в лицо, привела из прихожей перепуганную Сашу и, протянув руку в сторону Нины, церемонно произнесла:

– Познакомься, деточка, это моя племянница Нина. Красивая она, правда? Садись, сейчас обедать будем.

«Так, вот уже и деточка у нас тут появилась… – неприязненно разглядывая Сашу от черных блестящих вихорков до худых острых коленок, подумала Нина. – Быстро, однако, Костька соображает, уже и шалаву какую-то успел привести, место теплое забил. Тоже мне, невеста. У Костьки – невеста! Обхохотаться можно… Господи, что же я неуклюжая такая! Надо было сразу сюда бежать, а не с Олежкой два дня в постели кувыркаться. Вот уж воистину говорят: время – деньги».

– Девочки, мойте руки. Сашенька, доставай хлеб, тарелки. Жаркое получилось – пальчики оближете! – радостно суетилась вокруг них Мария. – Сейчас только подогрею чуток.

– Пойду я, пожалуй, тетя Маша, – медленно поднялась из-за стола Нина.

– Как же это, Ниночка… А обедать?

– Спасибо, не хочу. На диете я, да и времени нет, и так я у вас засиделась! Так когда, вы говорите, на поминки приходить? Где-то через месяц получается? Ну, я еще к вам заеду, уточню. И не раз еще заеду, и не два. И продуктов привезу, чтоб вы питались получше… Обязательно заеду! – повторила она выразительно, глядя на Сашу прищуренными злыми глазами, отчего та моментально будто скукожилась вся, втянула черную голову в плечи, как голодный сорочий птенец.

– Заезжай, Ниночка, заезжай! Порадуешь старуху… – засеменила за ней в прихожую Мария. – Какая ж ты все-таки красавица у нас писаная, и одета прямо как девки из телевизора, которые вереницей по длинной широкой доске ходят. Забыла, как зовутся… Модницы, что ль?

– Ладно, тетя Маша, до свидания, – засмеялась, не сдержавшись, Нина. – Я и правда еще заеду, ждите.

Олежка ждал ее внизу, сидел в машине расслабленно, откинув назад причесанную волосок к волоску русую голову. «Господи, красота какая… – залюбовалась им издали Нина. – Мое, мое творение… Красивый ухоженный мальчик в блестящей красным лаком машине. А что? Мое, конечно, творение!» Тут же ей вспомнилось вдруг, каким она его тогда, два года назад, подобрала с панели практически: мальчишка стриптизом перебивался да ходил по рукам богатеньких старушонок, которые передавали его друг другу, как резиновую игрушку в красивой коробочке. А она из него настоящего мачо сделала – «красавца писаного», как бы тетя Маша сказала. Одела-обула, квартиру сняла, машину вот шикарную купила. А потом влюбилась до безумия, даже и сама не заметила как.

Она медленно пошла к машине, продолжая любоваться шикарной картинкой, которая по праву принадлежала ей, только ей одной и никому больше. Услышав ее дробный нетерпеливый перестук ноготками по лобовому стеклу, он испуганно поднял голову, улыбнулся ленивой, будто сонной улыбкой – боже, как она ее любила, эту улыбку! Как хотелось ей в этот момент скинуть противный, уродливый горб за плечами – мерзкую эту двадцатилетнюю разницу в возрасте – и улыбнуться ему в ответ такой же сладкой улыбкой юной кошечки, счастливой и беззаботно-сексапильной. Только нельзя. Возраст – штука жестокая и никаким манипуляциям не поддается, сколько по салонам ни ходи, сколько под нож пластического хирурга ни ложись. Он все равно из какой-нибудь малюсенькой щелочки возьмет да вылезет в самый неподходящий момент и прокричит о себе громко, и неважно, каким способом – жестом ли, выражением ли глаз, или, того хуже, приливом-отливом подло-климактерическим.

– Ну что? – насмешливо-грустно спросил Олег, когда она села в машину и потянулась было чмокнуть его в гладко выбритую щеку. – Охмурила-таки старушку, заботливая племянница? Пропишет она тебя?

– Пропишет, пропишет… – усмехнулась Нина, неловко отстраняясь. – А ты бы не очень-то над всем этим хихикал, дорогой! Такие квартиры – они на дороге не валяются.

– Нин, а зачем это тебе?

– Что – зачем?