Из жизни Вадима Осипова

Прошло, наверное, с полминуты, пока Вадим переварил неожиданную новость.

— Ленк, это серьезно? Кто к тебе обратился?

— Татьяна Лысова.

— Кто это?

— Да Танька! Мы с ней вместе работаем. Ну, та, у которой муж разведчик.

— А-а, засекреченная болтушка?

— Перестань! Мы же подруги. Тоже мне, блюститель гостайны!

— Все, не будем. А какое отношение она имеет к Мирскому? Разве дело ведет КГБ? Тогда я не полезу.

— Я бы и не предлагала. Жена Мирского ее двоюродная сестра.

— Ну, это вообще пустой разговор. Она пойдет к кому-то из светил.

— Не уверена! Танька говорит, что Мила жадная. И поскольку дело тухлое, мужа ее, скорее всего, все равно расстреляют, она тратить лишние деньги не хочет. В смысле большие деньги.

Вадим подумал, что, в принципе, все логично. Не пригласить адвоката вообще, допустить, чтобы кто-то защищал мужа по 49-й, — неприлично. Светиле же платить придется по полной программе вне зависимости от результата, просто за имя.

А хорошего результата по этому делу ждать точно не приходилось. Мирского посадили по статье 93-й „прим“ — хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок от 8 до 15 лет или „вышка“. Обычно расстреливали, если сумма украденного переваливала за двадцать тысяч, а у Мирского набиралось под сто. Тем более смехотворно выглядела бы ситуация, когда человека, „намывшего“ такие неимоверные деньги — четыре „Волги“, между прочим, — защищал бы бесплатный адвокат.

Вадим повторил свою мысль вслух:

— В принципе, логично. А сколько она готова заплатить?

— Танька не знает. Сказала — тебе самому надо договариваться с Милой.

— Так Мила что, уже решила со мной?

— Ну, не знаю. Татьяна просит тебя с ней встретиться. Вернее, Татьяна передает просьбу Милы о свидании.

— Хорошенькая? — улыбнулся Вадим.

— Я те дам, кобель! — вскинулась Лена. Вспомнила, наверное, что жены подзащитных частенько становились любовницами адвокатов. По крайней мере, на время процесса в суде.

— А что? Платить деньгами она же не хочет, — продолжал дразнить жену Вадим.

— Кстати, про мои тридцать процентов за привод клиента не забудь, — перевела опасную тему в шутку Лена.

— И ты их спрячешь в ту же тумбочку, куда я положу оставшиеся семьдесят, — подвел черту под семейным проектом Вадим.

Судья Московского городского суда Нина Петровна Косыгина уже неделю изучала дело Мирского.

Все было ясно и скучно. В магазин приходила партия овощей. Оформлялась как второй сорт. Продавалась по цене первого. Приходила первым сортом — шла в продажу высшим. Ну как покупатель мог отличить качество огурцов одного сорта от другого?

А „естественка“ — естественная убыль? Есть норматив — до пяти процентов веса партии. Вот эти пять процентов и списывали. Конечно, стоят огурцы копейки, но если перемножить эти копейки на тонны, то получится совсем немало. Старая схема. Ею пользуются все, пока ОБХСС не схватит.

То же с колбасой. Только здесь не пересортица, а законная „усушка“ — потеря веса при хранении. „Какой идиот придумал этот соблазн? — тихо закипала Нина Петровна. — За четыре дня хранения норматив „усушки“ семь процентов, В каком это магазине колбаса пролежит четыре дня, — ее ж расхватывают за первый час!“ А дальше все — просто. По отчетам проводят реализацию колбасы в течение семи-восьми дней, списывают положенные семь процентов, и деньги в карман. Поди, плохо!

Косыгина в уме подсчитала: „Тонна колбасы, 1000 килограмм, по цене два двадцать. Это получается… Получается 2 тысячи 200 рублей. 7 %. 1 % — 22 рубля. 7… 140 и 14… 154. Половина моей месячной зарплаты. Даже чуть больше… И это с тонны. А тонна для такого универсама — максимум на день работы. Ну, конечно, поставляют не каждый день, может, раз в три дня. Все равно, десять поставок в месяц, значит, „левых“ — полторы тысячи рублей. Не слабо!“

Косыгина работала судьей много лет, А до этого десять лет адвокатом. Уж на что она насмотрелась всласть, так это на людские слабости. Не может обычный человек не начать воровать при таких-то условиях. Не может! Особенно когда у самого зарплата рублей сто—сто двадцать.

Как только Косыгина прочитала обвинительное заключение, составленное следователем, ее больше всего озадачил вопрос — Мирский что, полный кретин? Мог спокойно, припеваючи жить на „естественке“ и „усушке“, носить взятки начальству в московский торг „Гастроном“, обэхаэсэсникам и поставщикам дефицитных товаров чтобы снабжали получше других» — никто б его и пальцем не тронул. Так нету решил-хапнуть по-крупному.

В обвинительном заключении следователь описывал, как к Мирскому пришел некто, следствием не установленный, и спросил, не может ли тот достать бланки талонов предупреждений к водительским правам. «Зачем?» у Мирского вопрос не возник: гаишники при нарушении правил прокалывали талон либо брали мзду, а за три просечки — год без прав. Вот водители и покупали поддельные талоны. Все равно получалось дешевле, чем платить на дороге. Да еще и унижаться при этом. Косыгина знала от мужа, что стоит такой поддельный талон десятку. Мирскому предложили продать, если достанет, по четыре.