Из жизни взятое

– То-то и видать. Наган сбоку, портфель с другого, и пошел себе пахать – руками махать…

Судаков не стал рассказывать, как в юности в хозяйстве своего отца Корнея в Пошехонье он учился пахать на старой заезженной лошади. Обучал его этому немудрому и нелёгкому делу старый дед, седой, бородатый. Пахал он ровно, хорошо. Конь делу был послушен, ходил бороздой, как по ниточке, по шнурочку – прямо, ни в сторону, ни в другую. А как только встанет за плуг мальчишка Ванюшка, сразу же старый конь повернёт голову, положит морду на конец оглобли, остановится и смотрит – что за детина еле за рогаль держится. Минуту-две конь таращит искоса глаз на парнишку, посмеётся в своей лошадиной душе над ним и, сочтя ниже своего трудового достоинства подчиняться малышу, развернётся поперёк полосы да ещё выходит на заполосок щипать траву.

Дед сначала поощрительно хохотал над упрямством лошади и над бессильными слезами незадачливого пахаря. А потом сообразил, как надо перехитрить умную конягу: сделал из мочалы бороду и привесил на веревочке к подбородку Ванюшки. И стал тогда конь тому покорен и послушен. И делу легко, и юному пахарю в семье почёт…

Судаков, вспомнив это, усмехнулся. Встал с лавки и, уходя, сказал Охрименке начальнически:

– Пей, но не перепивайся, есаул, не забывай, ты мне помощник до самого прибытия к месту. А нам по бездорожице ещё дня четыре ходу. Около ста километров…

– Далеко ещё! – Вдруг вытянувшись туловищем из-за стола, отпихивая посуду в сторону и подкрутив заскорузлыми пальцами усы, сказал Охрименко: – А хотите, Иван Корнеевич, – простите, что так величаю, не по чину, – хотите, наша колонна, все семьсот, кроме обоза и киргизов, через сутки будет на месте?..

– Не сорви себе пуп. Не подхвати грыжу.

– Не верите? А вот доверьте мне. За двадцать четыре часа, после того как снимемся отсель, будем там!..

– Ты не знаешь, какая дорога.

– Я знаю другое: деньгой здешний народ не богат. Почём, хозяин, берут возчики с версты?

– Самую малость: двое на подводу по двугривенному с версты за человека.

– Проценко, помозгуй трошки, скилько карбованцев потрибно с куркуля за пивста верст, та снова на перекладных конях ещё полсотни…

– Туточки и считать нечего, – отозвался парень, ранее работавший счетоводом. – Проста арихметика: за сто верст сорок карбованцев. Делим: два человека на сани по худой дороге. Двадцать рублей с носу, а лошадей выходит триста пятьдесят с повозками отсель, да столько же на втором упряге перекладных.

– Ясно. По два червонца. И легонько и швидко. Дозволяйте, Иван Корнеевич, всем гуртом на конях. Село большое, кругов деревни, тут коней много. Оплатим сполна. Деньги я соберу с куркулей. Представьте: четырнадцать тысяч за провоз достанется в карманы здешних мужиков.

– Действуй! Собирай червонцы, – решительно согласился Судаков и мысленно одобрил активность и сообразительность Охрименки. Ему хотелось быстрей завершить маршрут. А тут как раз и выходит на трое суток раньше. На перекладных, да ночку одну придется вздремнуть в санях – и путь завершён. – Действуй, есаул. Соберешь деньги – немедленно через исполнителей и посыльных подводы соберём.

– За деньги и поп пляшет, – участливо сказал хозяин.

Куркули, сидевшие за столом, допивали водку за здоровье гнедого коня, за предприимчивость Охрименки. А он уже не пил, скоблил пятерней складки на лбу и отдавал распоряжения. Раз сказано: «Действуй!», он может действовать и не в таких делах. То ли бывало в его жизни…

– Проценко, Дзюба, Гнатенко и ты, Шалюпа, быстро созвать сюда всех старших по группам. И скажите им, чтобы каждый принёс по четыре сотни карбованцев, по двадцатке с человека. Через полчаса быть здесь!.. Мой приказ…

Между тем Судаков шёл к сельсовету, чтобы предупредить председателя о том, что необходимо набрать в Бирякове и окрестностях нужное количество подвод. Шел Иван Корнеевич и думал, как он по возвращении в Вологду сумеет доказать Касперту точность прохождения колонны спецпереселенцев по составленному при его участии маршруту. И ещё назойливо вставал перед глазами и не выходил из его мыслей этот крепкий куркуль с загадочной биографией и широкой натурой – Охрименко.

«Вернусь в Вологду, надо познакомиться со всеми на него данными. И если они скудны, запросить оперсектор или окротдел по месту его прежнего жительства…»

Придя в сельсовет, он даже записал себе в блокнот, чтобы не забыть потом это сделать, хотя бы из простого любопытства. Но если бы в тот час Судаков был в избе, где Охрименко собрал старших групп, и послушал бы его, то многое, наверно, для него стало бы яснее. Впрочем, при Судакове бывший казачий есаул, возможно, и не стал бы так откровенно рассказывать о себе.

Кто-то из куркулей, подсчитав общую сумму собранных денег и усомнившись, как бы чего не вышло, высказал пожелание поближе и поглубже познакомиться с биографией Охрименки.

– Мы не вси разумием, кто есть такой Охрименко. Четырнадцать тысяч карбованцев в ловкие руки якого-либо авантюрного типа, гарная була бы пожива!..

– Хотим знаты автогеографию его казачьей и прочей жизни.