Из жизни взятое

– Що ж, добрый тост. Но тильки ни в чого у меня веры нема!

Четыре дочери и ещё не согнутая бедами супруга Охрименки удалились от мужского разговора в соседнюю комнату, отгороженную дощатой заборкой.

– По делам? – спросил Охрименко.

– Нет, попутно заехал, поинтересоваться, как вы тут устроились, чем люди заняты, – ответил Судаков.

– Добре, що нас вспомнили. Спасибочки. Интересуетесь, чем мы тут заняты? По душам сказать?..

– А как же иначе? Мы недолго с вами, Охрименко, были вместе, когда двинулись вы сюда на поселение. Однако в моей памяти вы остались. Расскажите, чем живёте, дышите?.. Куда смотрите?..

– Дышать-то здесь есть чем, – начал Охрименко, стараясь обходиться в разговоре без украинских слов, – воздуха хватает с излишком. Земли богато. Лес до самой Камчатки… Не знаю, кто кого губит? Мы лес, или лес нас?.. Здешние люди лес рубят с песнями, будто на бандуре играючи, а нам такое дело поперек горла. Не можем привыкнуть. И тяжело, и невыгодно. Силы уходит много, а радости никакой. Для удержания землероба на земле надо дать ему не только понюхать землю, а и обработать её, засеять. И если земля оправдывает труд, воздает пользу – кормит, поит, одевает человека, человек тут на ней удержится и кости свои сложит. А нам не дают в полный разворот землёй заняться. Да и нет сил. Попробуй корчевать эти пни без трактора? Грыжу наживёшь на первом пне. Рубим как умеем. Вот вырубим эти ближние делянки, а дальше? Придётся посёлок перевозить на новое место. Не верю, Иван Корнеевич, не верю, что из нас могут быть кадровые лесорубы. Разве только одиночки из молодых – те посильней…

Охрименко стукнул опустевшей кружкой по столешнице и пустил слезу. Судаков не стал бы его тревожить расспросами, Охрименко сам заговорил:

– У меня были другие настроения. Земля здесь неплохая. Полянка поделена под огороды. Картошку, капусту, помидоры – все это мы сняли. Разделкой, раскорчёвкой вырубок под посевы не занимались. Ни времени, ни сил для этого не хватало. А теперь от коменданта слышим: на новый участок лесозаготовок хотят нас переводить. Беспокойная жизнь… А климат? К нему не сразу привыкнешь…

– Что народ ваш говорит, какие планы строит на будущее? – спросил Судаков.

– Какие там планы? Знают, не быть им здесь землеробами. Ждут восстановления в правах. Ждут выдачи паспортов. А там – ничто нас не удержит. Надеются многие на новостройки податься. Юг так юг, север так север. Нужна людям постоянная осёдлость и заработок. Кто будет жив – добьётся.

– И куда же думают податься, если, скажем, дождётесь в скором времени паспортов?..

– Сделана разведка. Списались кто с кем, – сообщил как сердечную тайну Охрименко. – В Архангельске на лесопилках не худо зарабатывают. В Коми, на Ухту и дальше, железную дорогу станут прокладывать. Но это все не по нам. Гарно было бы – на Волгу! В Мурманске тоже не худо: море не замерзает, стало быть тепло. Заработать можно. А пока темно в моих очах, ничего не бачу, кроме неясности…

Расстались они тихо-мирно. Спорить Судакову было не о чём, а сочувствием Охрименке не поможешь…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

НА СЛЕДУЮЩЕЙ неделе пассажирский поезд увозил Ивана Корнеевича в Москву. Судаков не сомневался, что он поступит в строительный институт – так и вышло. Его зачислили на первый курс и выдали ордер на койку в общежитие около Лефортова.

Отныне – учение, учение изо всех сил, серьёзная пятилетняя подготовка к вступлению в настоящую трудовую жизнь.

Обрадованный приёмом в институт, Судаков сразу же написал письма – отцу в Пошехонье и Кораблёву в Коробовский колхоз. Ответы пришли вскоре. Отец пожелал сыну успеха, Кораблёв ушибленной рукой необычным почерком писал, что он поправился, поломанные ребра в правом боку почти срослись, пошаливает лишь левая ключица, однако работать можно.