Из жизни жен и любовниц

— Ты не совсем прав. Есть люди, и много таких, у кого деньги есть, но вот расстаются они с ними с трудом. Это я точно знаю. По опыту. У меня знаешь сколько людей перед глазами прошло? Какие интересные и удивительные экземпляры попадаются!

— Я тоже — экземпляр?

— О тебе я пока еще ничего не знаю. Итак! С чего все началось? Ведь прожили же вы втроем почти два года, если я не ошибаюсь.

— Да. Мать меня спрашивала, не против ли я, чтобы она вышла замуж. Я видел: у всех моих друзей — у их матерей то есть — имеются мужья. Это нормально, во всяком случае, им не скучно. Да и проблемы разные легче решать, когда женщина не одна. Я не знал, как у нас все сложится, но видел, как мама любит Дениса, и мне тогда казалось, что все будет классно. И сказал: я не против, чтобы Борисов жил с нами. Я и встретил его нормально. И поначалу, конечно, все было необычно, я пытался привыкнуть к тому, что он теперь живет с нами… Мама была счастлива, я это видел, и они всегда были вместе. Даже на диване в комнате сидели обнявшись. А я был в своей комнате, один, и мама редко стала заходить ко мне, а если и заходила, то для того, чтобы сделать замечание: мол, не сиди так долго за компьютером…

Макс рассказывал о самых обыкновенных вещах, обо всем том, что Мирошкин знал и до встречи с ним. Другое дело, что у самого Сергея такой ситуации в жизни не было, поэтому он не мог понять чувств подростка, обделенного вниманием любимой матери. Ему приходилось сталкиваться с неблагополучными семьями, где дети сидели дома голодные или скитались по улицам, где их били, насиловали, отдавали в рабство или продавали. Здесь же, казалось бы, приличная семья с достатком, мама и отчим — люди ответственные.

И тут он услышал самое главное, что тотчас попытался себе представить, примерив это на свою подростковую жизнь — только представить, — и от этого вдруг испытал тихий детский ужас!

— Я вдруг понял, что мое — наше — прошлое никогда к нам с мамой не вернется. Никогда больше мне не будет с ней так же хорошо, как было до появления Борисова. Она все вечера будет проводить с чужим человеком, а я останусь совсем один!

Да это же был настоящий крик боли! Одиночество захлестнуло этого маленького человека, и ему стало страшно. Он как бы потерял мать.

— Ты рассказал о своих страхах маме? — спросил Мирошкин, и сам удивляясь тому, с каким терпением он выслушивает все это. Ведь, если разобраться, все это не имеет прямого отношения к тем криминальным делам, которые он расследует.

— Я попытался, но она меня не поняла. Она стала другой, понимаете?

Борисов утром рассказал Мирошкину о том, как изменилась Вероника по отношению к нему, и об охватившем его одиночестве. Макс же сейчас рассказывает практически то же самое, но только со своей детской колокольни. Сергей не удивился бы, если б и Вероника сказала, что и она в какой-то момент своей новой жизни почувствовала себя одинокой. И чего не живется людям?

— Макс, расскажи, что произошло двадцать третьего октября, как ты прожил этот день.

— День как день, — вздохнул Макс и взглянул на омытое дождем окно долгим, задумчивым и совсем не детским взглядом.

Глава 19 Макс

Он закрыл глаза и увидел залитую ярким светом танцплощадку, и в центре — мерцающую, переливающуюся в красных вспышках света девушку. Тоненькая, гибкая, она танцевала так, словно не умела говорить и выражала свои чувства через музыку и движения. Это было не мерное или ритмичное покачивание, а сложные узоры незаконченных фраз, сказанных телом. Ее прекрасное тело время от времени «позволяло» увидеть его в те самые моменты, когда густые, но прозрачные лепестки ее красного платья надувались при движении невидимым порывом ветра, оголяя длинные тонкие ножки, округлые коленки, стройные бедра.

Полина, танцуя, словно пребывала в трансе, в только ей ведомом состоянии и души, и тела, когда все ее существо сливалось с музыкой и даже с тем грохотом и шумом, которые cоставляли клубный звуковой фон. Она существовала как бы вне времени и пространства, и вся ее одежда, далеко не современная, не клубная, а скорее сшитая для фантазийных балетных танцев, подчеркивала ее индивидуальность и обрисовывала тот мир, в котором она жила.

В перерыве между танцами Полина превращалась в обыкновенную девчонку, задиристую, вздорную, любительницу погримасничать, крепко выпить и затянуться сладкой волшебной сигареткой. Она была нервной, иногда даже злой, огрызалась на всех, поливая все пространство вокруг себя презрительным, холодным взглядом. Словно ей дано было увидеть людей, находившихся сейчас рядом с ней, через много лет, как бы на закате их жизни, когда можно оценить весь прожитый ими путь, и от всего «увиденного» ею и рождались это презрение и разочарование. Мол, танцуйте-танцуйте, пока жизнь не скрутила вас, пока вы можете еще дышать и наслаждаться жизнью и — слава богу — не знаете, как закончите!

Вот такой представлялась Максу эта маленькая пятнадцатилетняя девочка с килограммом ароматной штукатурки на узком личике, с рыжей кудрявой шевелюрой и в развевающихся юбках.