Из зимы в лето

Зал огромного бортового театра был полон. «Музыкально-психологические картинки» Натана Поляковского стали легендой тетрального мира страны. Появление мага сопровождалось овацией возбужденного недавними событиями зала. Дани и Света, Женя и Юля, Катя и Саша были впущены по блату до начала представления и сидели в первом ряду. Артист долго кланялся, сжимая руки над головой, потом своеобразным пластичным круговым движением руки мгновенно остановил шум. Уже сам этот факт власти одного, едва видимого из задних рядов человека над тысячью других поразил Катю.

«Слушаю ваши заказы,» — тихо сказал маг, улыбаясь. «Цирк!» — раздалось из зала. — «Одинокая гармонь!» «Натан Борисович, — встал рядом с Катей помполит. — Что-нибудь патриотическое. Рейс-то необычный. У людей такое настроение…» «Хоро-шо, — тихо сказал Поляковский. — По вашей просьбе исполняется музыкально-пси-хологическая картинка «Тачанка». Просьба к зрителям с повышенной чувствительностью покинуть зал…» «И как у тебя с чувственностью? — хохотнул Сашок на ухо Катьке. — Выдержишь?» «С чувствительностью, дурак… О себе лучше подумай. Сам чуть не обо… там на мачте!»

Поляковский скрестил руки на груди, выпятил нижнюю губу, сразу став карикатурным евреем, и поднял голову. Откуда-то, не сверху, не сбоку, а действительно изнутри самого существа Кати зазвучала знакомая революционная мелодия: «Ты лети с дороги, птица, зверь, с дороги уходи… Видишь, облако клубится, кони мчатся впереди».

И — зал вокруг нее исчез! Полыхало на закатном солнце красное знамя, воткнутое в сидение ездового бешенно несущуейся рядом по степи рессорной повозки, увлекаемой тройкой взмыленных трофейных белоказацких верховых коней, оскорбленных самим фактом их такого использования и кнутом. Поэтому страшными были даже их оскаленные огромными зубами окровавленные, с пеной на губах морды. Катю неистово трясло и кидало в точно такой же ее тачанке, кубанка готова была слететь с головы, пыль от сотен верховых и тачанок застилала глаза, едко пахло конским потом и порохом, грохотало со всех сторон. То и дело, то сзади, то с боков с оглушительным треском полыхали и чернели взметенной ввысь землей взрывы, неистово кричали окровавленные кони и люди, бившиеся в пыли. Катя неистово сжимала рукоятки «максима», ожидая своего часа в этой страшной гонке вперед — к мировой революции.

Пробужденная память предков заменила собственный жизненный опыт девочки-подростка. Она вдруг очутилась в окружении истинных братьев по оружию — армии побеждающего, как ему тогда казалось, пролетариата… Бешенный бег вперед вдруг сменился катастрофическим креном. Конная лава красных круто свернула вправо, прилегая к седлам, вспыхивая на солнце сотнями обнаженных клинков. Все тачанки разворачиваются пулеметами навстречу контратакующей лаве всадников с погонами на плечах. «И с налета с поворота… Застрочил из пулемета пулеметчик молодой…» Сжав зубы до соленого вкуса крови во рту, Катя сдвигает рукоятки «максима» и дает длинную очередь по всадникам, несущимся к ней с одной целью — разрубить ее пополам! Пулемет дрожит и грохочет, заглушая все прочие звуки. Только в нем сосредоточен для девочки сейчас весь мир. «Меня называли орленком в отряде… Враги называли орлом!..» Белая лава мгновенно редеет. Дико кричат опрокинутые лошади, но их огибают уцелевшие всадники с судорожно вытянутыми вперед шашками. Только в шашку вложена в эту минуту вся надежда каждого из этих людей на продолжение собственной жизни — убить эту бешенную девчонку, заткнуть смертоносный пулемет. Сашок лихорадочно меняет ленты, вжавшись в кожанное сидение тачанки, пока Катя неистово сдвигает и сдвигает горячие и скользкие от ее вспотевших ладоней рукоятки «максима», обрывающего и обрывающего десятки биографий русских семей, которые никогда и нигде в мире уже не состоятся после самого большого человеческого безумия — гражданской войны внутри одного народа… В обычной войне можно напасть, а потом отступить на свою территорию, но в гражданской — можно только погубить собственный народ, отбросить национальную историю на десятки лет вспять, на дать состояться уникальным судьбам!

Но пока «есть упоение в бою»… Как бушует вокруг грозная песня, как гремит она мужским хором под стремительно темнеющим небом! На поле боя надвигается грозовая туча, которой начхать на людские страсти. Она полыхает молниями, у нее своя гражданская война…

3.

Вдруг, неожиданно, как потом оказалось, для самого Поляковского, меняется вся картина происходящего, кроме сюжета. Вместо южно-русской степи — раскаленные на августовском солнце желтые библейские холмы. По извилистой дороге, прыгая по камням, несутся вперед в облаках белой пыли сотни современных легковых машин, микроавтобусов со снятыми дверями. Они прямо облеплены разношерстной толпой молодых людей. Вместо голов у них — клетчатые куфии. На ходу, цепляясь за двери и крыши машин, они неистово стреляют из автоматов и гранатометов.